Со мной это превращение произошло в конце кантабрийского участка Пути, когда я расстался с берегом моря и, углубляясь во внутренние области суши, подходил к Овьедо.
Астурия из глубины веков
Если Компостела была мирской целью моего путешествия, то Овьедо стал высшей точкой его религиозной части. Я был счастлив оттого, что получил откровение о духовном смысле Пути в тот момент, когда почувствовал, что побуждения, которые вели меня раньше, слабеют. Поэтому начиная с Астурии я стал методично исследовать святыни, мимо которых проходил. Но когда человек чувствует этот голод, маленькие деревенские часовни, крестные пути и алтари только дразнят его аппетит. Эти легкие закуски не могут насытить паломника, который находится в мистической фазе своего путешествия. Они лишь помогают ему терпеливо дожидаться главного духовного блюда – святого города Овьедо.
К тому же и средневековые паломники считали, что этот город нельзя обойти стороной. Существует знаменитая поговорка: «Кто идет в Сантьяго и не заходит к Спасителю, тот чтит слугу и проходит мимо господина». Святой Иаков – персонаж второго плана по сравнению с Христом Спасителем, которому посвящена базилика в Овьедо. Получается, что этот город – первая из конечных целей паломничества. От Овьедо начинается другое путешествие, которым довольствуются многие, – Камино Примитиво, Первоначальный Путь. В Астурии, которую ее горы защищали от арабских захватчиков, король Альфонсо II в VIII веке узнал об обнаружении останков апостола Иакова в Компостеле и решил поехать посмотреть на это чудо. Он отправился в путь из Овьедо и так проложил дорогу первым паломникам. Прибыть в Овьедо в каком-то смысле означает закончить одно путешествие и начать другое. Для меня Овьедо стал вершиной (короткого) христианского паломничества. Остается лишь добавить, что отрезок Пути, который ведет к этому городу, был насыщен впечатлениями. Он сильно отличался от первых, мирских этапов и от последовавших за ним.
К тому же все словно объединилось для того, чтобы сделать эту часть Пути восхитительной. Сначала я радовался, что покидаю Кантабрию и ее побережье, удаляюсь от моря, которое до сих пор было для меня ориентиром и указателем направления. Отойти от линии побережья было все равно что снять руку с перил, и я гордился собой, как ребенок, который делает первые шаги без помощи взрослого. Неизвестная земля, даже в пределах, ограниченных метками для паломников, волновала душу больше, чем долгая монотонная череда пляжей и маленьких бухт.
Потом я был очарован Астурией. Путь здесь помечен так же заботливо, как в Стране Басков, и уводит странника от автомобильных магистралей, снова открывая перед ним старые дороги. В облике Астурии я сразу же почувствовал какую-то суровость, первобытную и одновременно в высшей степени благородную.
Символ этого грубоватого благородства – амбары на сваях, которые встречаются здесь повсюду. Такой амбар называется horreo (произносится «оррео». –
Теперь несчастные «орреос» часто бывают изуродованы бетонными лестницами, крышами из черепиц, толя или окнами. Многие из них превращены в гаражи, курятники и сараи, однако стоят на своих местах, и их можно узнать даже в чуждых им нарядах. Но некоторые прекрасно сохранились и возвышаются на своих каменных лапах – гордые свидетели многих тысяч прошедших лет. Эта сельская простота составляет удачный контраст с вычурностью современных домов, которые, надеюсь, что ненадолго, изуродовали побережье.
В этом чудесном краю, который лежит посреди гор, как драгоценность в ларце, воспоминания, связанные с Путем Святого Иакова, и культовые места тоже приобретают особую силу, потому что Астурия – край дороманских церквей (дороманским называется европейское искусство V–IX веков нашей эры. –
Некоторые церкви хорошо отреставрированы, например та, которая находится рядом с монастырем Вальдедио. За другими почти нет ухода. Одну такую церковь я видел. Казалось, что деревня, где она стоит, покинута людьми. Но одна старушка увидела, как я брожу вокруг церкви, и жестом показала, что я замечен. Потом она надела на голову парик (наискосок) и заставила замолчать свою собаку. Та, как это часто бывает, была настолько похожа на хозяйку, что это смутило меня. Затем старушка вооружилась большим ключом и впустила меня в церковь. На этом отрезке Пути я был полон благодати, и осмотр церкви глубоко тронул мою душу. Характерная особенность прероманских построек – толстые стены, в которых прорезано мало окон, да и те узкие, как бойницы: тогда еще не умели строить потолки в виде крестовых сводов. Поэтому внутри царит полная темнота. Хотя эти постройки стоят на поверхности земли, тому, кто в них входит, кажется, что он попал в катакомбы. Стены украшены не резьбой, а фресками, изображающими колонны и окна, которых нет в стенах. В луче плохого фонаря, которым размахивала моя проводница, возникали бородатые лица, части одежды, орлиные крылья или бычьи рога. Я отлично знал, что темы рисунков взяты из Евангелия. Но эти фигуры, выведенные охрой на неровной стене, больше подходившей для пещеры, чем для церкви, вызывали у меня ощущение, что я вернулся более чем на тысячу лет назад, в те далекие доисторические времена, к которым принадлежали амбары на сваях. Так в Астурии христианство позволяет увидеть свои корни. Они оказываются длинней, чем можно было ожидать, и связывают его с древнейшими примитивными формами духовности. Это лишь усилило восхищение, которое вызывала у меня эта религия.
К старинному зданию позже, несомненно в XVII веке, была пристроена лестница, которая вела на колокольню. Я спросил свою проводницу, когда произошло это досадное изменение облика церкви. Женщина ответила, что лестница, конечно, очень старая, и в доказательство этого добавила: «Она уже была здесь, когда я родилась». Тут проводница назвала свой возраст. Ей было столько же лет, сколько и мне! У меня стало тяжело на душе.
Эта несчастная женщина выглядела жалко – надетый набекрень парик, судорожные движения больного хореей тела и шаткая походка. От ее вида это место казалось еще более ветхим, а посещение церкви ассоциировалось для меня с жестоким приготовлением к смерти. Но торжествующая фигура воскресшего Христа выглядела еще убедительней. Я испытал сильное желание броситься к подножию креста и умолять Бога оказать мне милость – дать здоровье в этом мире и вечную жизнь в мире ином. Так я оказался в том же положении, что люди Средних веков, и в первую очередь тогдашние паломники, изнуренные страданиями после испытаний, которым подверг их Путь, снова чувствовали надежду только в тепле и темноте этих святых зданий.
Моя проводница не утаила от меня ни один угол памятника старины. Иногда она использовала висевшую на проводе лампу без абажура, которую приводила в действие большим бакелитовым выключателем (бакелит – вид пластмассы. –
Единственным жестом, который у этой бедняжки получался с необычной быстротой, было легкое движение руки, которую она, выходя из церкви, протянула посетителю, раскрыв ладонь, чтобы получить несколько монет и сразу же спрятать их в каких-то таинственных и, вероятно, тоже дороманских по стилю складках своего вышитого фартука. Перед тем как уйти, я спросил, действует ли еще церковь. Женщина ответила, что каждое воскресенье священник служит в храме мессу. И сказала мне с остатком гордости, которая, должно быть, освещала всю ее жизнь, что этот священник – ее брат.
Вакх и святой Павел
На протяжении всего нескольких километров Астурия позволяет путнику увидеть ярчайший контраст: после первобытного и бедного сельского христианства перед ним предстает роскошь богатых монастырей. В Вальдедио монахи, словно сошедшие с картин Сурбарана, пели вечерние молитвы в великолепном алтаре эпохи барокко, похожем на золотую шкатулку. Это зрелище казалось частью другой религии – не той, которой принадлежат грубоватое благочестие сельской церкви, ее старый священник и его сестра-калека. Но вся сила христианства именно в том, что оно объединяет в себе эти две столь противоположные формы духовности, хотя расстояние между ними так велико. Между монахами в их святом замке, который называется «аббатство», и деревенскими попиками-плебеями в их церквях грубой постройки, похожих больше на сарай для сена, чем на собор, перекинут прочный мост – одинаковые для тех и других символы и обряды. В течение веков христианство отдавало Европе свою мощь и свое величие, но часто расплатой за это становилось однообразие жизни общества: людям полагалось соблюдать порядок, установленный Богом. Каждому было указано его место. Откладывая все перемены до последних дней жизни, обещая последним, что они станут первыми, убеждая людей терпеть несправедливость и ждать единственного последнего решения – суда Божьего, христианское духовенство набросило на Европу – особенно это относится к католической Испании времен Реконкисты – сеть с мелкими ячейками, в которую каждый человек, где бы он ни находился, был пойман, как рыба в невод. С тех пор сеть была разорвана. Разум, прогресс, свобода вырвались из нее наружу и сделали свое дело – создали наш потерявший иллюзии материалистический мир, в котором каждый человек считается равным всем остальным и имеет полную возможность эксплуатировать себе подобных.
Паломничество дает человеку единственную в своем роде возможность не только найти остатки исчезнувшего мира торжествующего христианства, но и почувствовать, каким был этот мир. Страннику, который идет от церкви к придорожному алтарю, от монастыря к часовне, может показаться, будто ничего не изменилось.
Одновременно он осознает, даже почти физически ощущает, что этот плащ из святых мест, эта ткань христианства, которой так долго была окутана Европа, лишь накрывала народы, которые на самом деле оставались точно такими же варварскими, как были. Большинство религиозных мест, прославляющих Христа, построены там, где раньше были древние святилища, а некоторые возникли еще в доисторические времена. Археологические раскопки подтверждают существование древних культовых мест – римских, кельтских, неолитических – там, где сейчас стоит церковь или изображение Страстей Господних. Но страннику не нужно, чтобы ему об этом говорили: он и так их замечает. Человек, который идет пешком, издалека чувствует токи подземных сил, магические флюиды, духовные волны, исходящие от источника, скрытого в глубине долины, или от скалистого пика, вершина которого разрывает покров леса. Спускаясь в узкое ущелье или, наоборот, взбираясь на горный отрог, он испытывает священный ужас. Этот страх, несомненно, был в десять раз сильней в те времена, когда люди ходили голыми и им угрожали дикие звери, молния, чума. Здесь, где, как кажется, обитают духи земли или неба, неудивительно встретить христианские постройки – последние звенья в длинной цепи святилищ, которые, стоя в центре опасности, усмиряли стихии.
Именно благодаря этому я понял, какую величайшую освободительную роль играло христианство вначале, до того, как оно иногда само стало превращаться в орудие угнетения. Первобытные религии отражали только страх людей перед богами и предписывали человеку платить божеству дань, чтобы обеспечить себе его благосклонность. В отличие от них христианство появилось перед людьми как мощное орудие, данное людям, чтобы победить смерть. Воскресший Христос – это меч, который поднят над головами верующих, чтобы защитить их от природы. Он дает христианину силы отбросить в небытие угрожающих людям духов, презирать злое колдовство, не бояться опасностей даже в самой недоступной глуши. Очистив природу от всевозможных богов, населявших облака и горы, леса и родники, христианская религия в определенном смысле взяла на себя защиту человечества и подарила ему весь мир. После этого человечество уже не знало границ в своем расселении по миру. Нужно было только не забывать строить в каждом новом месте священное укрытие для Христа, из которого Он мог бы охранять окрестности.
Но странник-пешеход также замечает, как плотно сеть христианства опутала население, которое в глубине души оставалось языческим. Пример этого я увидел, выходя из монастыря Вальдедио.
ebooksa