– Йогой.
Мы заметили, что у стажеров на спинах белых футболок действительно написано (по-английски?) Yoga group. А двое из нас, которые ходили фотографировать парк, рассказали по возвращении, что многие из наших соседей уже сидят в позе лотоса вблизи монастыря и, кажется, приветствуют заходящее солнце.
Именно такие случаи служат для паломника мерилом того, как сильно изменился мир. Паломничество в Компостелу возродилось не как царский Путь веры, которым оно было раньше. Путь – лишь один из продуктов, выставленных на продажу на огромном постмодернистском базаре. Монахи – практичные люди, они измерили величину этого различия и теперь предлагают каждому посетителю услуги сообразно его желаниям. Они быстро оценили, сколько средств имеет каждая из разнообразных групп, желающих побыть в их обществе. Туристам они предлагают по высоким ценам изделия монахов (почтовые открытки, сыры, варенья). Группе йоги они предоставляют роскошные комнаты нового здания. А нищих оборванцев-паломников они уже давно видят насквозь. В их ворота стучатся самые безденежные или самые скупые, поскольку на расстоянии меньше километра от монастыря есть частная гостиница, довольно уютная, где можно остановиться за шестнадцать евро. Монахи оказывают им услуги, поскольку традиция обязывает их это делать, – но лишь минимум услуг.
Когда настало время ужинать, мы увидели пример такого поведения. Солнцепоклонники собрались за столом в роскошном ресторане нового здания, а нам Грегорио в 19.30 принес горячую еду прямо из кухни. На вкус поданное блюдо было неплохим – вероятно, его приготовили из продуктов, оставшихся от предыдущей группы йоги. Но его подали в огромном жестяном квадратном котле, и Грегорио поставил его на пол, из-за чего наш ужин нельзя было не сравнить с кормом для собак.
Но это было не важно: мы были голодны. Мы, все восемь человек, поели, сидя на полу террасы и весело разговаривая друг с другом. По просьбе своих сестер по паломничеству я показал им свою маленькую спиртовку и приготовил для всех чаи из трав. Наши носки, развешанные на веревках и закрепленные прищепками, которые никто не забыл взять с собой, развевались на ветру, как флаги над лагерем армии в походе.
Йогисты вышли из здания сытые и веселые от выпитого вина. Эта маленькая компания находящихся на заслуженном отдыхе любителей уединения внезапно заинтересовалась нами. От одного к другому перелетало слово «Компостела». Наконец самые отважные подошли к нам с фотоаппаратами в руках. Они не заговорили с нами; впрочем, по шуму, который производила наша группа, пережевывая угощение монахов, нельзя было понять, обладаем ли мы даром речи. Но по меньшей мере это было живописным зрелищем, достойным занять место среди сувениров, привезенных из стажировки, и фотоаппараты затрещали. На время фотосессии мы приняли самые непринужденные позы, до конца играя навязанную нам роль дикарей. Надо признать, что игра не потребовала от нас больших усилий.
После этого обе группы не обращали внимания одна на другую. Закат солнца стал для нас поводом для сладостного расслабления, и мы растянулись на полу, прислонившись к теплым стенам. Заговорили о Пути, начав с неизбежного вопроса: «Откуда ты идешь?» Обмен лейкопластырями и пластырями против мозолей Compeed скрепил наш союз. Австрийке, крепко прижимавшейся ко мне, я попытался объяснить, что Путь совершенно лишил меня сил. Эта женщина, которая, несомненно, привыкла к таким неудачам, свернула себе огромную папиросу с «травкой» и отомстила мне тем, что не предложила затянуться.
Я ушел спать в свою палатку рядом с моим крестным путем. И увеличил путаницу, царившую в этих средневековых стенах, отданных солнцепоклонникам, посмотрев перед сном по своему i-Pad очередную серию американского телесериала. Перед тем как я заснул, за стенкой палатки что-то зашуршало. Я испугался, что это австрийка заползает под палатку, решив под покровом темноты провести последнюю атаку на меня. Но шумел, очевидно, ветер или животное. Опять стало тихо. И поскольку нам всем свойственно противоречить себе, я на мгновение пожалел об этом.
Утром, покидая монастырь в Зенарузе, я чувствовал, что изменился. Эта остановка стала концом первой недели – времени привыкания и добровольного одиночества. Теперь я перешел в состояние паломника, способного к общению с людьми.
И все же я не был настолько готов к общению, чтобы продолжить путь в группе. К тому же по Северному Пути каждый странник идет один. Паломники встречаются по вечерам, в городах-этапах и в гостиницах-альбергах. Но за исключением тех, кто идет вместе с самого начала, как мои австралийские приятельницы, днем – поодиночке, а если объединяются, то на очень короткий срок. Например, встречая на следующих этапах моих знакомых из Австрии, я заметил, что эта троица разделилась.
Но, хотя я по-прежнему шел один, это одиночество больше не было мне нужно, как в первые дни. Я чувствовал, что достаточно приспособился к Пути и находился настолько в согласии со своим новым положением паломника, что мог принять встречи и по-братски примириться с присутствием рядом подобных мне странников, которые все отличаются один от другого.
Марафон и Сантьяго – одна и та же битва!
Физические трудности, которые в первые дни были вызваны переменой моего положения, не исчезли, но уменьшились. Теперь они ограничивались лишь ужасной болью в подошвах ног, сзади пальцев. Боль была почти невыносима, но я видел в ней перемену к лучшему. Я был убежден, что все мои страдания – бессонные ночи, ломота в переутомленном теле, голод и жажда – опустились сначала в мои ноги, а потом в ступни.
Ступни паломника! Эта до смешного мелкая тема приобретает на Пути огромный размер. На каждом этапе у паломника появляется случай полечить эти конечности, всей важности которых мы не чувствуем в повседневной жизни. Для некоторых паломников их ступни становятся кошмаром, но главное то, что они заставляют жить в этом кошмаре других. Мало таких, кто терпит эту пытку в одиночестве. В отличие от интимных частей тела, которые стыдливость не позволяет открывать, ступни человек охотно выставляет напоказ. Он сует их под нос тем, кто здоров, чтобы получить от них совет. Может быть, он надеется, что сочувственный взгляд окажет лечебное действие на его мозоли, потертости, воспаленные сухожилия и тому подобное. Торговые точки, расположенные вдоль дороги, в первую очередь аптеки, переполнены людьми, которые, войдя, первым делом разуваются и выставляют напоказ свои измученные ноги. Например, я видел в Стране Басков одного пожилого итальянца. Этот очень достойный человек, несомненно занимавший важную должность на каком-нибудь предприятии или в университете, настойчиво пытался положить на прилавок аптеки свою окровавленную ступню – зловонное поле сражения, воронки которого были защищены бесполезными кусками лейкопластыря, влажными от пота и грязи. Бедные аптекарши громкими криками на испанском языке пытались отговорить его от этого намерения. Их лица выражали глубокое уныние из-за того, что по воле судьбы они вынуждены работать на таком беспокойном месте у дороги. Продать дезинфицирующее средство пешему страннику, который соблюдает приличия и объясняет свою проблему, не разуваясь, – это они еще могли выдержать. Но все эти люди, которые, не умея объясниться на кастильском языке, пускают в ход общий для всех народов язык тела, то есть трясут перед ними своими гнойными болячками на глазах у других покупателей, явно вызывали у аптекарш отвращение, которое они уже были не в силах скрывать. В ответ они только все громче и громче повторяли какие-то цифры. Итальянец, не понимавший значения их слов, все ближе придвигал к ним свою лежавшую на прилавке ногу, переворачивая духи и средства для похудения, созданные на основе лекарственных растений. В конце концов я был вынужден перевести итальянцу слова аптекарш. Оказалось, они сообщали ему, в какие часы отправляются автобусы до ближайшей больницы.
Когда паломник обучается преодолевать подобные неприятности и кожа его подошв приобретает блаженную твердость, он начинает защищать эти завоевания тем, что разувается, как только прибывает на место остановки. На этапах Пути все жаке, которые выходят на прогулку после обеда, обуты во вьетнамки, сандалии или босоножки. Именно по этому признаку они узнают друг друга. Я еще не знал такого секрета и потому ужасно страдал от мозолей. В горах я никогда не натирал себе мозоли, и потому сделал неверный вывод, что ничем не рискую, если пойду в ботинках в Компостелу. Но это была грубая ошибка. Горные ботинки сделаны из тонкой кожи с подкладкой из современных материалов, они применяются на наклонных поверхностях (при подъеме или спуске). Кроме того, на подходе к началу маршрута их не носят очень долго и идут медленно. Путь – другое дело; это долгие часы быстрой ходьбы по ровной дороге, причем в жару. Каждое утро человек проходит восемь или десять часов все тех же мучений на едва начавших заживать истертых ногах. А если он к тому же купил свои башмаки перед самым выходом в поход, как это сделал я, и не разносил их, происходит настоящая катастрофа. Та пара, которую я приобрел, была мне мала и неудобна. Покупая ее, я проявил беспечность, самомнение и скупость. Русские говорят, что скупой платит дважды (это мне часто повторяет мой сын). Именно так и произошло в моем случае: в пути мне пришлось купить другие ботинки. Я сменил обувь в Гернике. Мне казалось, что этот город-мученик хорошо поймет мои страдания и утолит их. Новая пара гораздо больше подходила для моей цели (когда я пишу эти строки, эти ботинки по-прежнему у меня на ногах). Но, обеспечив мне покой на будущее, они были не в силах мгновенно устранить ущерб, причиненный предшественниками (предыдущую пару я тайком засунул в один из больших контейнеров для мусора, которые стоят вдоль рынка Герники, когда оттуда вывозили мусор). Мне нужно было набраться терпения и стойко переносить боль, которая при каждом шаге отдавалась во всем теле. Тем не менее я верил, что, если я продолжу идти, боль в конце концов уйдет в землю через подошвы новых башмаков. Так в Средние века люди верили, что, если спать, положив ноги на спину собаки, ревматизм перейдет из твоего организма в ее тело. Я был близок к подобным верованиям. Ковыляя по дороге и морщась при каждом шаге, я надеялся, что Путь скоро поглотит последние отметины моих несчастий.
В таком настроении я пришел в Бильбао. Это случилось в воскресное утро, под ясным солнцем. Приближаться пешком к большому городу всегда сложно и утомительно. Позже я проходил такие отрезки Пути без обмана. Но я должен признаться, что на окраине Бильбао, когда мои подошвы были в крови, я не выдержал. Я нашел подходящий автобус, сел в него и так проехал несколько последних километров через лабиринт заводов и складов, которые окружают город. На следующей остановке в автобус сели две француженки – паломницы, как и я. Это были две сестры зрелых лет, но хорошо сохранившиеся. Они были увешаны ракушками святого Иакова, и настроение у них было прекрасное. Эти попутчицы рассказали мне, что идут по Пути уже четвертый раз. Каждый раз они начинали поход из нового места. Они даже прошли знаменитый Ла-Платский Путь, который начинается в Севилье и проходит по Эстремадуре. Необычным было то, что они не доходили до конца. Они еще ни разу не добрались до Компостелы: оказалось, что их мужья были готовы оставаться одни лишь пятнадцать дней. Когда этот срок подходил к концу, сестры предпочитали повернуть обратно: то ли боялись, что в ином случае не найдут их дома, то ли сохли от тоски без их любви. В этот раз конечным пунктом для них был Сантандер.
Они обладали большим мужеством, чем я: вышли из автобуса на остановке, от которой смогли войти в Бильбао верхним путем, поднявшись по горе Авриль. Я, решив, что мне лучше считаться обманщиком, чем помешать заживанию ступней, попрощался с сестрами и остался на своем сиденье. Только потом, когда автобус проехал еще немного и сестры уже исчезли, я заметил маленький путеводитель, оброненный ими. Это была брошюра с подробным описанием следующих этапов маршрута, с их пометками. Я с волнением перелистал эту книжку. Каждый паломник носит при себе такую, и по ней можно судить о его характере. Для некоторых, в число которых вхожу я, то, что прошло, сразу перестает существовать. Я каждый день вырывал из своего путеводителя страницу, которая соответствовала пройденному отрезку дороги. Для тех, кто практикует такое систематическое забвение, путешествие – постоянное отсутствие равновесия: они тянутся к завтрашнему дню и бегут от прошлого. Я во время своего путешествия не делал никаких записей и даже раздражался, когда видел, что некоторые паломники на остановках-этапах тратят драгоценные минуты, предназначенные для созерцания, на то, чтобы царапать что-то в записных книжках. Мне кажется, что прошлое нужно оставлять на волю того капризного, но восхитительного органа, который предназначен специально для него и называется «память». Она сортирует события и отбрасывает или сохраняет их в зависимости от степени важности. И ее выбор имеет мало общего с оценкой человеком событий в тот момент, когда они происходят. Картины, которые показались вам необыкновенными и драгоценными, исчезают, не оставив следа, а скромные мгновения, прожитые вами, однажды возрождаются, потому что были полны чувств.
Для других людей, и эти две сестры были из их числа, дело обстоит иначе: прошедшее время так же драгоценно, как будущее. А между тем и другим находится настоящее – полное силы, ускользающее, плотное. Чтобы сохранить эти блага, нужно вписывать в путеводитель свои примечания. Таким путеводителем была маленькая книжка, потерянная ими и о которой они, должно быть, горько жалели. Я решил унести с собой сей редкостный документ, позволивший мне увидеть изнутри другой – чужой Путь.
Автобус должен был сделать остановку в центре Бильбао, но люди в светящихся жилетах заставили его остановиться раньше: проезд по набережным реки Нервион был закрыт из-за марафона. Мне пришлось выйти и, хромая, закончить путь пешком. Солнце заставляло блестеть фасады домов ультрасовременного квартала, посреди которого распускается, как стеклянный цветок, музей Гугенхейма. Снова обстановка была в высшей степени постмодернистской. Я, хромой и грязный, с обвисшим складками рюкзаком за спиной, шел по якобы средневековой дороге, а вокруг меня люди в светящихся трико и кроссовках «Найк» мчались, делая скачки, как газели, вдоль пейзажа из стекла и стали, который был достаточно ясным свидетельством победы человека над природой – того, что человек завладел святынями и избавился от всех ран, которые наши средневековые предки старались исцелить с помощью поклонения святым мощам в Сантьяго.
Контрольные судьи соревнований грубо прогнали меня с тротуара, предназначенного для марафонцев. В старом городе у меня было время поразмыслить над этим случаем. Я пришел к заключению, что мое путешествие, в сущности, не слишком отличалось от того, что делали эти влюбленные в себя бегуны с нью-йоркской внешностью. Испытание, которое я решил пройти, было просто более долгим и имело другие правила. Оно предполагало другие этические и эстетические нормы. Но если честно признаться, я был ближе к этим бегущим трусцой людям XXI века, чем к настоящим паломникам тысяча какого-нибудь года.
ebooksa