Саранча

– Ты не такой трус, каким прикидываешься.

II

Крейслер давно миновал безымянный аул, очнулся от задумчивости: заехал слишком далеко. Слегка волнистая долина, по которой, мощно и упруго извиваясь, влачит воды и тростники Карасунь, сменилась ровным, выпуклым, как море, плато. Жесткая трава как будто скрежетала, поредев, обнажала тусклые, белесые пятна – солончаки, к которым жадно прилипают солнечные лучи.

В алмазном прозрачном воздухе шахсевана можно узнать по неповторимому очертанию. Всадник. Остроконечная шапка (баранья шапка мехом внутрь). Винтовка с вилкой – со знаменитым приспособлением, на которое, спешившись, он кладет, как на упор, верный ствол, и тогда бьет без промаха: патроны дороги, русские сами воюют между собой. Шахсевана увидать трудно: норовит пробраться камышами, – у него слишком много врагов.

Крейслер во все глаза вперился в подозрительную даль.

Всадники, двое. Остроконечные шапки. Винтовки. Черт их разберет, есть ли на них вилки или нет! Человеку, который заблудился в Степи, простительно, в предчувствии подобной встречи, ощутить такой холодок, как ветер с гиблого болота. Далеко не ускачешь, лошадь утомлена. Под гривой, под подпругами влажно. Она тоже иногда поводит ноздрями, воздух пустыни сух. Извинительно, если всадник произносит вслух:

– Говорят, они не трогают, коли к ним с мирными намерениями…

И, понукнувши прядающую ушами кобылу, он нерешительно, – чтобы скрыть опасение на рысях, – направляется к… о, милые красные пограничники! Это их шлем принял он за страшные бараньи шапки. А еще хвастался зрением.

– Как отсюда, товарищи, пробраться до Черноречья?

– До чего?

– До Черноречья, молоканское село.

– Да ты знаешь, что ты чуть не на самую персицкую тилиторию заскакал! – И в говоре такая несомненная Кострома. – Эва, где Советская Россия! Вон видишь энти камыши, речку Юзбаш-Чай? А от нее канава. По канаве и поезжай. Верст десять протрусишь, так тут будет хутор пожженный. Ты от него влево поверни, круто влево, по стежке, да так и не сворачивай. Правильно возьмешь курс, попадешь к анжинеру, контора там его по орошению, у него выпытаешь, как тебе добраться до места. Только это не ближний свет.

– Вы-то зачем сюда попали? Контрабанду ловите?

В ответ взгляд белесых недоверчивых глаз.

– А, баранту тут угнали, – неохотно выцедил тот, что поразговорчивей. – Татары у татар воруют. Перебили несколько душ и голов сто овец угнали. Ну, теперь ищем.

– Вдвоем?

– Нет, по округе еще хватит наших. Да ты что больно пытаешь? – И тут же замял упрек. – Нельзя такой беспорядок допускать, мирным жителям спокою нет. До чего дошли эти шахсеванцы.

Разговорчивый опустил поводья, крутя толстую вертушку. Попросил спичек и, в благодарность, рассказал, как разбойники, подкравшись неслышно к стаду, хватают барана-вожака и, надрезав ему уши, ставят головой прямо по тому направлению, куда нужно гнать бестолковых животных. Обезумевший вожак срывается с места, стадо за ним, – летят так, что на карьере лошади отстают.

– Мы в этом краю – главная культурная нация, мы и должны порядок производить, – важно заметил другой парень посуше, потемнее, постарше. – Без нашей силы вовсе все в упадок придет. А здесь такое богатство, – не фыркай, что, мол, неприглядно, – неужто ему даром пропадать! Пускай пролетариат попользуется, – и сам рассмеялся своей мудреной речи. – Ну, трогай! – сказал и деловито подобрался.

Солнце напекало по-весеннему, это, значит, градусов на тридцать с лишком, согнало десяток потов с Михаила