Саранча

Мишиным», – сказал себе Рудаков. Тягость находила на него, он откинул голову. Это было как бы ожидание опасности или предчувствие скорой смерти. «Переполняются сосуды в мозгу», – утешал он себя и гнал всякую мысль о том, что ненавидит Мишина и что Розанна единственное лекарство от тоски.

IV

Прошло несколько дней, они встречались только в парке, Розанна раз отказалась встретиться наедине, Рудаков больше об этом не заикался. Он достал из чемодана высохшие и покоробившиеся от жары книги, тетради и работал. Изредка забредал Мишин, произносил что-нибудь величественное и скоро, извинившись, отбывал. Рудаков писал длинные письма. Интересно было послание к техническому директору, – в нем Рудаков поставил ребром вопрос, оставаться ли ему на фабрике.

«Получается излишне сложное положение, – писал он,

– от которого никто не выигрывает – ни предприятие, ни

я. Мелкие рационализаторские улучшения не моя сфера, да, когда меня приглашали, речь о них и не подымалась. Твор-

чество возможно лишь в атмосфере доверия и, если

угодно, симпатии, то есть в широком чувстве, которое

нельзя заменить аккуратной выдачей зарплаты. Написав

такое странное требование, я сразу начинаю колебаться, посылать ли, уважаемый Фридрих Адольфович, это

письмо, так далеки его притязания от деловых требова-

ний и всей обстановки работы на фабрике. Но я-то убе-

жден, что нерутинное, живое (да к тому же основанное

на изобретательстве) дело может существовать, а сле-

довательно расти, только тогда, когда вопрос о благо-

желательном отношении, – неизменно благожелатель-

ном, пока оно не поколеблено серьезнейшими проступками,

– к изобретательской работе не будет звучать странно.

Фраза получилась неуклюжая, но смысл ясен».

Дальше Рудаков заявлял о желании уйти. Он написал и в Москву, в Научно-исследовательский институт силикатов, не ожидая благоприятного ответа: такие дела так не делаются, заочно, да путем официальных заявлений.