К вечеру во дворе появились два ишака, нагруженные багажом киносоглядатаев, и помощник Бродина, долговязый восемнадцатилетний парень, которого все звали
Славкой.
Весь день Таня устраивала приезжих. Муханов жил у
Веремиенко. Траянов поселился в кабинете у Крейслера.
Бродиных направили к Вильским. Славка заявил, что будет ночевать в автомобиле.
Вечером пришлось поить всех чаем. Мужчины пришли веселые, бодрые, с разговорами об отравленных отрубях, которые превосходно действуют. Сжигательные аппараты тоже пригодились. Эффендиев согнал всю округу, рабочих рук оказалось так много, что даже канавы и волокуши производили некоторое действие. «Унтер» криво отражал видимое, от него было жарко, как на солнцепеке, но из окон, затянутых сетками, сочились прохлада и дальний шум. Славка выпил семь стаканов чая и съел три фунта хлеба. Сало достал из кармана, гремевшего ключами и инструментами. Юноша удивил необыкновенным аппетитом и самоуверенностью. К тому же он успел сообщить, что, подработав на этой киноэкспедиции и вернувшись, женится.
– Вам восемнадцать лет. Мы в ваше время… – начал вяло и насмешливо Муханов.
– Знаю, что вы затрубите, слышали! – прервал его
Славка. – В наше время для мальчишек легкомысленных замужних дамочек не припасено. Нам и вкус адюльтера не известен.
Все оторопели. Славка победоносно заявил Бродину:
– Потопали, хозяева, спать! У нас нервы городские.
Крейслер удержал Мальвину Моисеевну:
– Посидите, я вас провожу.
Та прижала заворчавшую Лильку и кокетливо обнажила маслянистое плечо. Муханов лениво острил, вспоминая названия селений:
– Все какие-то Рустемы и Зорабы кругом, словно Жуковского проходишь.
Таня громко смеялась. Веремиенко сидел черный.
Траянов беседовал с Эффендиевым, никто не заметил, как в их углу разгорелся спор.
– Да, широко, исторически она вас, как нацию, и угнетала. Но вы-то лично должны быть этой культуре благодарны. Жертвами военного коммунизма средняя, центральная Россия, та самая, которая угнетала, а теперь ведет к социализму, – она расплатилась со всеми. Да и может ли культура угнетать? Придется сузить вопрос, свести к государственности.
Но тут Эффендиев встал и, совершенно неучтиво сославшись на благоразумие предшествовавших товарищей, заявил, что уходит спать. Старик, растерянно улыбаясь, придвинулся к столу. Крейслер поймал его смущенный взгляд.
– Вам трудно освоиться с растущими новыми отношениями, – шутливо сказал он. – Простота, – не желают выслушивать до конца то, что кажется несущественным. Мы же с вами тревожимся другими мыслями, и то, что вы сказали, мне очень близко. Что привело меня в Россию и что удерживает теперь здесь, в удручающей нищете, в дьявольской работе без отдыха и срока, ответственной, неблагодарной? До границы тридцать верст, скарба у нас –