– Я не просил меня кормить.
– Ладно, смолкни.
Щиколотки снова были туго замотаны лаглинем и завязаны прочным узлом. Марк помахал освобожденными руками, точно птенец, расправляющий свои еще слишком короткие крылышки в тщетной надежде взлететь в небо. От узлов на теле остались глубокие вмятины. Руки затекли и были все в синяках до самого локтя. Ролан перебросил ему через плечо полотенце, закатал рукава, пустил немного мыла в горячую воду и сказал:
– Ну, давай вытирай. Когда-нибудь приходилось?
– Конечно. У нас на лодке. И дома тоже. – Глаза Марка затуманились. Дома! Как там, наверное, беспокоятся!
Придется ли ему когда-нибудь снова увидеть родителей, братьев?..
– Чего ты? – спросил Ролан.
– Ничего. Руки болят.
– А у меня родителей нет, – сказал Ролан без всякого выражения. – Давно умерли.
– А как же…
– Вот так же. Вытирай тарелки.
Взяв первую тарелку, Марк увидел нож. Длинный, с зубьями и заостренным концом хлебный нож. Он лежал на углу кухонного стола, наполовину скрытый мокрым посудным полотенцем и клетчатым полотенцем для рук.
– Здесь здорово жарко, – сказал Марк. – Приоткрыл бы дверь.
– Чтоб ты стал звать на помощь? И не подумаю.
– Сейчас у меня пойдет кровь из носа. Я уже чувствую.
– Хватит! Я вообще не должен был выпускать тебя из каюты. Если шеф, вернувшись, застанет тебя здесь, воображаю, что будет. Кончай вытирать, и я опять засуну тебя под палубу.
«Если шеф, вернувшись…» – так он сказал. Значит, капитана нет на борту…
– Запри меня снова, – слабо пролепетал Марк. – Мне дурно делается. Здесь совсем нечем дышать.
Ролан колебался. «Запрешь его, а сам мой всю посуду!
Может, приоткрыть все-таки дверь? Если парень вздумает кричать, стукну его по башке. Тут и правда духота, как раз над мотором ведь, а он еще остыть не успел».