– И насчет лысины?
– Нет, насчет лысины правда. В конце концов как его не любить? Ко мне, представьте, явилось пятеро родных из разбомбленного города. Больные, голодные. Теснота ужасная. Именно тогда он предложил стать его женой.
Именно тогда я полюбила его.
– За доброту?
– Это великое качество!
– Ко мне вы некогда испытывали другое чувство, не правда ли?
Она промолчала. Я переспросил:
– Другое? Более плотское, а?
Она сказала:
– Пожалуй, я уберу вашу комнату. Вы, Илья Ильич, наверное, не убирали ее уже несколько дней…
– Недель, пожалуй.
Был вечер. Она убрала комнату, заварила листья брусники, попробовала мой хлеб, отложила его в сторону и, вяло улыбнувшись, достала из сумочки пирожки. Она молча положила их передо мной.
«В конце концов почему мне их не есть?..» – подумал я. Я не успел додумать, как пирожки уже были съедены.
«Свинья и я, свинья и она, и безразлично, из какого корыта едят эти свиньи». Понимая, по-видимому, мои мысли, она, глядя мне твердо в глаза, медленно проговорила:
– Я буду приносить вам каждый день.
Это тоже доказательство, что не совсем продалась.
Я вдруг обеспокоился. Связки «Русского архива» кудато исчезли. Но она ведь не переставляла ничего! Ах да!
Уходя сегодня в продмагазин, я их убрал под кровать. Я
быстро сказал:
– А уж поздно, и у вас пропуска нет, Клава?