Звенят в прихожей шпоры и каблуки, как молотки.
– Здесь ли живет портной, который шьет очень счастливо?
«И-их, арестовать пришли», – думает Фокин и оглядывает: успеть разве платье какое-нибудь дошить! Вспомнил заказчиков, и ни один не улыбнулся перед глазами.
– А ну их, – говорит, – к черту!
Шпоры же за перегородкой на гордые вопросы панны
Ядвиги:
– Нам его надо не как военного, а как штатского.
Робко, словно в первый раз, отворяется дверь, и гуськом – жандармы, которых он встретил на шоссе под Изяславлем, и пан ксендз Винд, и панна Андроника, и даже пан Матусевич.
Но так было велико желание иметь счастье, что промолчали все о ранних встречах, и одна панна Андроника с поперхом выговорила:
– Это и есть портной.
Но тут так тесно стало от гордости панны Перемышль, что Фокин на край верстака к стенке продвинулся и смотрит оторопело на всех.
Стоят жандармы и все хотят подумать, что это, может быть, и не он, а дабы показать – не зря пришли, а за счастьем, – рассказали они свои несчастья.
Судьбу панны Андроники мы отчасти знаем, и можно лишь добавить, что выгнал ее муж за измену с ксендзом
Виндом, а так как последний раз она изменяла не с ксендзом, а с портным, то была она очень обижена на мужа. О
ксендзе добавлять нечего, – а жандармы со страху тогда на шоссе так много описали примет и по этим приметам арестовывали даже честных патриотов, и в жандармерии поняли, какие это дураки и как проводят их контрабандисты, и, выгнав, грозили их посадить в тюрьму. Пан Казимир
Матусевич, – столь были известны его приметы и столь много стражи стояло теперь на границе, что блохе бы не проскочить, – пан не мог попасть в Россию и к тому же на последней спекуляции в Варшаве жестоко пострадал последними деньгами.
– Как же мне с вами разделаться, добрые люди? –
спросил Фокин.
– А сшейте вы нам, пан Фокин, по костюму!
– Почему не сшить, сшить я могу, покажите мне материю!