Поль Редон попробовал вмешаться. Жандарм с подозрением посмотрел на незнакомца. Он видел его утром на месте преступления, где тот что-то разнюхивал.
— Я говорю не с вами, — пробурчал представитель власти, — а если будете вмешиваться, то я упрячу за решетку и вас. Так что прекратите разговоры. А вы, Леон Фортэн, следуйте за мной.
Бедный молодой ученый бросил тоскливый взгляд на свою маленькую, но столь дорогую ему лабораторию, и у него перехватило горло. Он хотел бы обнять отца и мать, сказать им, что ни в чем не виновен, но их не было рядом. Что же, возможно, это было к лучшему.
— Я все им объясню, не волнуйся, я поддержу их. — Поль горячо сжимал руки друга. — А ты наберись терпения, вот увидишь, все прояснится; ведь я здесь, я сумею узнать правду, несмотря на магистратуру и жандармов.
— Как вы смеете! — возмутился жандарм.
— Я утверждаю, — резко сказал репортер, — что расследование сегодня утром велось неквалифицированно и людьми, ничего в этом не понимающими. Теперь представители власти арестовывают ни в чем не повинных людей, да к тому же пытаются запугать свидетелей ареста. Но уверяю, со мной такой номер не пройдет, и вам скоро придется горько каяться в содеянном. А сейчас я иду с моим другом.
ГЛАВА 3
Полицейский не нашелся, что ответить на резкий выпад журналиста, и молча сделал молодым людям знак следовать за собой. На улице второй жандарм с трудом удерживал разъяренную толпу, которая при появлении Поля и Леона разразилась криками: «Вот они, негодяи! Бандиты! Смерть, смерть убийцам!»[2] Особенно безумствовали женщины, стараясь дотянуться до молодых людей, ударить их или расцарапать лица.
Леон Фортэн, гордо выпрямившись, не сводил с беснующейся толпы возмущенного и презрительного взгляда. Поль Редон, которого не покидало его обычное хладнокровие, произнес с едкой усмешкой:
— Как говорится, глас народа — глас Божий. Не очень-то лестно для Всевышнего!
Поль не отставал от несчастного Леона ни на шаг. Продираться сквозь разъяренную толпу, потерявшую разум и охваченную жаждой мести, разделяя с другом чудовищные угрозы и оскорбления, — это ли не высшее доказательство любви и дружбы?.. Наконец пытка закончилась, и наши друзья оказались в мэрии, где уже находились следователь и помощник прокурора, приехавшие из Версаля, а также мировой судья из Сен-Жермена.
— Мужайся, Леон! — Редон по-братски расцеловал друга. — Здесь какая-то ловушка или ужасное недоразумение, а может, и то и другое вместе. Во всем этом я разберусь, не сомневайся.
— Спасибо, дорогой Поль, спасибо. Когда увидишь моих родителей, скажи им, что они могут смело смотреть людям в глаза, потому что их сын невиновен, он достоин их любви и уважения.
— Эй, довольно! — грубо крикнул полицейский.
Журналист понял, что больше ему здесь нечего делать, и собрался уходить. Но в этот момент он встретился взглядом с помощником прокурора, который, узнав Поля, сердечно протянул ему руку и любезно поинтересовался состоянием его здоровья. Воспользовавшись удобным случаем, молодой человек отвел своего собеседника в сторону.
— Дорогой мой, — тихо сказал он, — поверьте, вы совершаете ужаснейшую судебную ошибку. Клянусь, мой друг невиновен.
— Рад бы ошибиться, но факты не в пользу господина Фортэна. Против него выдвинуто тяжкое обвинение.
— Какие факты? Какое обвинение?
— Пока это судебная тайна.