Он сжал мне голову и стал до хруста крутить ее из стороны в сторону, но все-таки отвинтить не смог.
— Поищем твою ноту.
Я спел гамму — сначала наверх, потом вниз. Казалось, мэтр остался недоволен, потому что велел повторить сначала... Нет, не то... Плохо... Ужасно обидно! Неужели мне, одному из лучших учеников певческой школы, не достанется собственной ноты?
— А теперь,— вскричал мэтр Эффаран,— хроматическую гамму!.. [325] Может быть, там отыщется твоя нота?
Мой голос стал подниматься по полутонам к верхней октаве.
— Хорошо, хорошо! — повторял музыкант.— Мы поймали ее! Ре-диез — вот она, твоя нота.
На одном дыхании я спел ре-диез.
Кюре и учитель не могли скрыть удовлетворения.
— Теперь девочки! — скомандовал мэтр.
«Вот если бы Бетти тоже досталась ре-диез! — подумал я.— Ведь наши голоса так похожи».
Одна за другой девочки выходили вперед. У этой оказалась «си», у той — «ми». Пришел черед Бетти Клер. Она робко подошла к органисту.
— Давай, малышка.
Бетти запела нежным, мелодичным, как у щегла, голоском. Но ей, как и мне, пришлось обратиться к хроматической гамме. Ее нотой оказалась ми-бемоль.
Сначала я огорчился, но, поразмыслив, решил, что, наоборот, нужно радоваться! У Бетти — ми-бемоль, а у меня ре-диез. Разве это не одно и то же? И я захлопал в ладоши.
— Что с тобой, мальчик? — нахмурился мэтр.
— Мне нравится, что у нас с Бетти одинаковые ноты,— выпалил я.
— Одинаковые? — вскричал мэтр Эффаран. Он так резко выпрямился, что коснулся рукой потолка.— Ты полагаешь, что ре-диез и ми-бемоль одно и то же? Невежда! Ты заслужил ослиный колпак! Неужели Эглизак научил вас таким глупостям? И вы это терпели, кюре? А вы, господин учитель? Вы — тоже, достопочтенная?
Сестра господина Вальрюгиса искала чернильницу, чтобы запустить в органиста, но тот продолжал бушевать:
— Несчастный! Значит, ты не ведаешь о том, что такое комма[326], восьмая тона, на которую ми-бемоль отличается от ре-диеза? Неужто никто здесь не способен отличать восьмые тона? Или в ушах жителей Кальфермата только твердые, как камень, дырявые барабанные перепонки?
Ни один из нас не смел шелохнуться. Оконные стекла дрожали от раскатов пронзительного голоса органиста. Я был в отчаянии, что из-за меня разразилась буря, расстроен из-за того, что между нашими голосами все же существовала разница, пусть даже всего на одну восьмую тона. Кюре укоризненно качал головой, а господин Вальрюгис бросал на меня грозные взгляды...