Томпсон, уверенный, что все идет отлично, кажется, не понимал, что происходит, и не заметил всеобщего недовольства. Он и бровью не повел, когда сошел на берег во главе сильно уменьшившегося отряда, чтобы позавтракать в гостинице.
Тем не менее ему все-таки скоро пришлось открыть глаза и уши.
Среди проскучавших целый день на рейде нарастало недовольство. И когда Главный Администратор вечером вернулся на борт, ему пришлось признать, что туристы, обычно такие спокойные, просто ходуном ходят от возмущения.
Назревал бунт. Он разразился утром первого июня, когда к дурному расположению духа тех, кто просидел на «Симью», добавилось недовольство остальных. Те тоже сердились из-за того, что третий день бестолково слонялись по городу, и были теперь полны решимости больше так не развлекаться.
Вот почему первого июня Томпсон оказался на переправе один. Не совсем, правда, один. У него был спутник в лице Вана Пипер-бума из Роттердама, поскольку тот оставался глух к происходящему, по известным причинам. Он невозмутимо следовал повсюду за единственным своим начальником. Томпсон для этого слоноподобного пассажира стал постепенно кем-то вроде погонщика.
В течение трех дней он ни разу от него не отстал. Куда шел Томпсон, туда шел и Пипербум. И сейчас он был с ним, как бы сохраняя верность командиру, которого предали солдаты. Увидев, что его «эскорт» сократился до одной единицы, Томпсон, потеряв обычную самоуверенность, остановился. Он так растерялся, что ему послышалось, будто Гамильтон и Саундерс сказали: «Программа, сударь, программа». Чтобы выполнить воображаемое требование этих педантов, наводивших на него ужас, он подошел к трапу. И тогда на палубе раздались возмущенные крики собравшихся там пассажиров. Томпсон снова в нерешительности остановился. Его окружили двадцать разъяренных туристов.
Один из них заговорил от имени своих попутчиков.
— Итак, сударь,— сказал он, пытаясь сохранить спокойствие,— вы едете сегодня в Фуншал?
— Да, конечно,— ответил Томпсон с деланным простодушием.
— А завтра, а послезавтра?
— Также.
— Так вот, сударь,— сообщил пассажир, повышая голос,— смею заявить, что мы находим это слишком однообразным!
— Ну что вы! — воскликнул Томпсон, как бы не понимая, о чем идет речь.
— Да, сударь, однообразным! Скверно заставлять нормальных людей шесть дней подряд гулять по такому городу как Фуншал; мы рассчитывали на интересные прогулки, экскурсии...
— Тем не менее, сударь,— заметил Томпсон,— в программе ничего подобного не обещано.
Пассажир громко вздохнул, как это делают, когда хотят сдержать гнев...
— Вот именно, и мы никак не можем понять, почему! Почему на Мадейре вы не предлагаете нам то же, что во время пребывания на Азорских островах?
Причина же была в том, что одновременно с европеизацией нравов местных жителей и цены также приблизились к «среднеевропейским». Томпсон побоялся, что здесь, в стране, избалованной англичанами, экскурсии окажутся слишком дорогими. Но разве мог он назвать такую причину?
— Нет ничего проще,— ответил он, призвав себе на помощь свою самую любезную улыбку.— Агентство подумало, что пассажиры, устав от постоянных совместных походов, с удовольствием отправятся кто куда хочет. Здесь это просто благодаря тому, что местные жители знают английский язык...
— Так вот! Агентство ошиблось,— прервал его оратор с верхней палубы,— и следовательно...