На заснувшей поверхности моря царило то привычное оцепенение, которое неизбежно сопутствует наступлению ночи.
Капитан, облокотившись о борт шхуны, неподвижно застыл возле брашпиля[40]. Все его мысли были об одном: о темной точке, замеченной в мглистых сумерках. Теперь его начали одолевать сомнения, а ночная тьма делала их просто мучительными. Не обмануло ли его зрение? В самом ли деле на этом месте выступил на поверхность новый островок? Он хорошо знал эти воды, ведь бывал здесь сотни раз… Моряк полагал, что островок находится на расстоянии какой-нибудь мили от судна и отделяют его от ближайшей земли не более восьмидесяти лье[41]. Но если он не обманывается, если островок действительно появился из глубин моря, то не успел ли его кто-либо занять?… А вдруг какой-нибудь мореход водрузил уже на нем свой флаг?… Не поспешили ли эти океанские крохоборы англичане подобрать попавшийся им на пути жалкий островок и бросить его в свою переполненную корзину? Не загорится ли во тьме огонек, говорящий о том, что остров уже занят?… Эта группа скал, возможно, поднялась на поверхность несколько недель или даже месяцев назад и в таком случае вряд ли могла ускользнуть от взгляда моряков, от секстанта[42] гидрографа[43].
Капитан нетерпеливо ждал рассвета, в смятении от тревожных мыслей. Теперь ничто не указывало на местоположение острова — ведь не было видно окутывающих его испарений. Воздух и вода во мраке сливались.
Время шло. Полярные созвездия описали по небосводу уже четверть круга. К четырем часам на востоке-северо-востоке забрезжила первая полоса света. В предутреннем сумраке стали различимы облака в зените. Еще несколько минут — и солнце озарит горизонт. Но моряку не нужно столько света, чтобы разглядеть открытый накануне островок, если он вообще существует.
На мостик, где находился капитан, поднялся незнакомец.
— Итак?… Где же остров? — спросил он.
— Вот он, ваша светлость.— Капитан показал на группу скал, явственно видневшихся примерно в двух милях от шхуны.
— Причалим?
— Слушаюсь, ваша светлость!…
Глава вторая,
Пусть читателя не удивляет, что в этой главе на сцену неожиданно выходит паша Мухаммед-Али[44]. Как бы значительна ни была роль знаменитого паши[45] в истории Леванта, в нашем рассказе он фигурирует только потому, что знатный незнакомец, путешествующий на шхуне, находился во вражде с основателем нового Египта.
В ту пору Мухаммед-Али еще не пытался с помощью армии своего сына, Ибрагима-паши, завоевать Палестину[46] и Сирию[47], принадлежавшие султану Махмуду[48], повелителю обеих Турций: азиатской и европейской. Напротив, султана и пашу связывала дружба, так как последний оказал деятельную поддержку султану при покорении Морей, решительно подавив попытки восстановления независимости маленького греческого королевства.
На протяжении нескольких лет Мухаммед-Али и Ибрагим-паша спокойно жили в своем пашалыке[49]. Но, несомненно, эта зависимость, ставящая их в положение подданных Порты[50], задевала их самолюбие, и они только и ждали повода, чтобы сбросить с себя веками тяготившие их оковы.
В те времена жил в Египте один человек, получивший по наследству накопленное несколькими поколениями предков состояние, считавшееся одним из самых значительных в стране. Богач проживал в Каире[51], и звали его Камильк-паша. Его-то капитан таинственной шхуны и титуловал «ваша светлость».
Этот весьма образованный человек имел особую склонность к математическим наукам, интересовавшим его не только в смысле практического применения, но и в плане теоретическом. Египтянин по рождению, душою турок, Камильк-паша был человеком Востока.
Понимая, что султан Махмуд решительнее, нежели Мухаммед-Али, сопротивляется попыткам Западной Европы покорить народы Леванта, Камильк-паша с головой окунулся в борьбу, став на сторону Махмуда. Родившийся в 1780 году в военной семье, Камильк-паша, не достигнув еще и двадцати лет, вступил добровольцем в армию Джаззара[52] и благодаря своей отваге вскоре получил почетный титул паши. В 1799 году он сотни раз рисковал жизнью, свободой и состоянием в войне с французами[53], которую возглавляли с той стороны генерал Наполеон Бонапарт и генералы Жан-Батист Клебер, Ренье, Жан Ланн, Бон и Иоахим Мюрат[54]. В битве при Эль-Арише он попал вместе с турками в плен. Ему предложили свободу в обмен на клятву никогда не сражаться против Франции. Но упорный как в своих действиях, так и во взглядах, полагаясь на судьбу, он решил бороться до конца и потому отверг сделку. Вскоре Камильк-паше удалось бежать, и он отдался борьбе с еще большим рвением.
После сдачи Яффы[55], шестого марта, Камильк-паша окапался в числе немногих, кому после капитуляции удалось спасти жизнь. Когда четыре тысячи пленников, в большинстве албанцы или арнауты, предстали перед Бонапартом, тот почувствовал опасение, как бы эти храбрые солдаты не пополнили гарнизон паши в сирийском порту Акка. Вот почему император отдал приказ расстрелять всех, тем самым подтвердив, что он из тех завоевателей, которые не останавливаются ни перед чем.
На этот раз пленным, как в Эль-Арише, не предлагали свободу при условии, что они поклянутся оставить военную службу. Нет! Всех приговорили к смерти. Расстрелянные падали на песчаный берег, а те, кого пуля миновала и кто думал, что его помиловали, все равно должны найти смерть на этом скалистом берегу.
Но Камильк-паше не суждено было погибнуть.