Однако если малуинцы и не заметили маневров араба, то нельзя этого сказать о Сауке. Владея арабским языком, мнимый клерк Бен-Омара заводил разговор то с тем, то с другим купцом, ехавшим в Сохор. Конечно, этим людям полицейский агент был хорошо известен, и они не делали тайны из его профессии. Саук сразу заподозрил, что сыщик приставлен к Антиферу, и это, естественно, его встревожило. Если он не хотел, чтобы наследство Камильк-паши попало в руки какого-то француза, то тем более не мог допустить, чтобы сокровищами завладел имам. Заметим при этом, что двое египтян вовсе не показались подозрительными полицейскому агенту. Да и как он мог подумать, что они преследуют с европейцами одну цель? Египтяне бывают в Маскате нередко, и если Бен-Омар и Саук не привлекли внимания сыщика, то это служит только лишним доказательством, что на свете нет совершенной полиции, даже у его высочества имама.
После утомительного дня, с обычным полуденным привалом, караван перед заходом солнца расположился на ночлег возле небольшого полувысохшего пруда, у громадного дерева — любопытного явления здешней природы. Под его кроной свободно мог укрыться и найти надежную защиту от полуденного зноя целый караван. Солнечные лучи не проникали сквозь огромный купол листвы, этот колоссальный тент на высоте пятнадцати футов.
— В жизни не приходилось видеть подобное дерево! — вскричал Жюэль, когда его мул остановился под этим навесом.
— И я наверняка такого больше не увижу! — заметил Трегомен, сходя с верблюда, ставшего на колени.
— А вы что скажете, дядя? — спросил Жюэль.
Дядя ничего не ответил. Он просто не обратил внимания на то, что вызвало такой интерес у его друга и племянника.
— Мне вспоминается,— сказал Жильдас Трегомен,— феноменальный[258] виноградник в Сен-Поль-де-Леон, в одном очаровательном местечке нашей Бретани, который знаменит…
— Вы правы, господин Трегомен, но он не выдерживает никакого сравнения с этим деревом!
В самом деле, как бы ни был необыкновенен виноградник в Сен-Поль-де-Леон, он бы выглядел простым кустарником рядом с этим гигантом растительного царства.
То был баньян — разновидность фикуса — со стволом немыслимой толщины, по меньшей мере футов сто в обхвате. От ствола, похожего на башню, отходило огромное разветвление, а из него, в свою очередь, тянулись многочисленные отростки; ветки переплетались, скрещивались, расползались в разные стороны, покрывая своей тенью поверхность в полгектара. Огромный зонт служил защитой и от солнечных лучей, и от ливней; он непроницаем ни для небесных лучей, ни для небесных потоков.
Если бы у Трегомена хватило времени — терпения у него было достаточно! — он не отказал бы себе в удовольствии сосчитать ветви этого дерева. Сколько же их? Любопытство не давало ему покоя. Вскоре оно было удовлетворено. И вот при каких обстоятельствах.
В то время как он разглядывал нижние ветви баньяна, поворачиваясь во все стороны, вытянув руку и растопырив пальцы, позади него кто-то произнес по-английски с сильным восточным акцентом:
— Ten thousand![259]
Трегомен не понял этих двух слов, ибо не знал английского языка. Но зато английским языком владел Жюэль, и, перекинувшись несколькими словами с туземцем[260], он сказал своему другу:
— Здесь десять тысяч ветвей.
— Десять тысяч?
— По крайней мере, так утверждает этот араб.
Араб был не кто иной, как полицейский агент, приставленный к иностранцам на время их пребывания в имамате. Теперь он воспользовался удобным случаем, чтобы с ними познакомиться.
После того как Жюэль задал еще несколько вопросов на языке англосаксов и получил от араба столько же ответов, последний отрекомендовался переводчиком британской миссии в Маскате и любезно предоставил себя в распоряжение трех европейцев.
Жюэль поблагодарил туземца и рассказал дяде об этом счастливом, по его мнению, обстоятельстве, полезном для их дальнейших шагов в Сохоре.