Месье Жедедья жадным и любопытным взором рассматривал письмо, словно кабалистический[383] документ, окаймленное черной полосой.
— Отсутствие родственников, могущих сообщить о смерти Опима Тертульена, говорит о том, что мы единственные наследники; только мы могли бы отправить подобное письмо нашим друзьям и знакомым. Ну что, Франсис, ты сходил за матерью?
— Я не могу! — ответил мальчик голосом чревовещателя.
— Не можешь, шалун? И кто только наградил меня таким ребенком! Франсис!
— Угу!
— Франсис! Что ты делаешь в уборной?
— Вчера я ел клубнику со сливками, и теперь у меня болит живот.
— Проклятый ребенок! Будешь ты меня слушаться?!
— Но я не могу!
— Франсис!!!
Юный Франсис вышел из своего убежища в жалком виде. По счастью, длинная детская блуза скрывала следы столь важного, но рано прерванного занятия.
— Где, черт побери, мог жить этот Опим? — спрашивал себя старший Жаме.
В этот момент вошла мадам Перпетю, браня юного Франсиса за то, что он отправился ее искать в таком неподобающем виде.
— Противный шалун, посмотрите только, на кого он похож?
— Но папа…
— Молчи!
— Мадам Жаме, да идите же, наконец, бегите сюда, прочтите же!
И месье Жаме сунул жене под нос причину своего необычного возбуждения.
Что касается юного Франсиса, то, попав между двух огней и, сверх того, мучимый непобедимым противником, он тотчас ретировался в уборную, предусмотрительно закрыв за собой дверь.
— Ну как? Что скажешь? Что ты об этом думаешь, жена?