Через несколько секунд камень уже был доставлен из темноты обратно.
— Яков! Ты у нас знаешь греческий! Проверь… — скомандовал старший монах.
Невысокий монах неопределенного возраста, лысый и с пустыми глазами, забросил свое оружие за спину и взял в руки черную плинфу, приложив ее к уху.
— Да ну, не ракушку слушаешь! — возмутился Виктор. — Надо положить на землю и лечь на камень затылком!
Монах сделал то, что посоветовал Лавров. Он лег и закрыл глаза, пролежав пять минут. Вокруг него сгрудились все староверы. Наконец Яков открыл глаза.
— Ну что, слышал что-нибудь? Говорил с ним?
— Вроде да…
— Что он сказал?
— По-моему, дурак…
Монахи рассмеялись и затараторили вразнобой: «Ну, значит действительно о тебе!», «Брат Яков, поздравляю!», «Главное, услышать нужное…»
— Что ж, спаси тебя Господь, брат Виктор! — воскликнул довольный Глеб и добавил своим «братьям»: — По машинам!
— И вам не хворать… — удрученно ответил Виктор под рев заводящихся моторов внедорожников. — Ешьте, не обляпайтесь…
Через пару минут звук моторов стих вдали.
— Что мне делать? — рыдал Стурен.
Ученый от стыда прятал лицо в ладони, и Виктору опять пришлось заваривать ромашковый чай, который он всегда возил с собой.
— Я наказан за свое малодушие… — всхлипывал Стурен.
Сигрид смотрела на Густава, и он был ей противен. Она любила сильных и благородных мужчин, но канадец не подпадал ни под одну из категорий. «Гнилой здоровяк», — окрестила она ученого про себя.
— А чего ж ты бежал от нас, дурашка? — спокойно спросил Виктор, протягивая Стурену чашку с душистой заваркой.
— Я думал, вы меня убьете… — наивно оправдывался Густав.
— Детский сад…