В самые тяжелые времена, когда казалось, что жизнь кончена, именно Маша не дала ему потерять человеческий облик. И как будто до сих пор так и не может остановиться, вздохнул Сергей Валерьевич, крутится, как та белка в колесе. Пора, пора ей взять паузу. Если будет отказываться — заставить. Силой или хитростью, как придется. Ну не может человек без отдыха лямку тянуть. Не должен.
Решено. Сразу после выпускного у мальчишек покупаю ей больничный. Сейчас все просто, в интернете черта в ступе можно найти, не то что специалиста, готового — и имеющего право — выписать освобождение от работы. Пусть отдохнет. Самое простое — отправить ее к родне в Ставропольский край. Да, самое простое, но не самое лучшее. Посреди толпы станичных родственников и знакомых — что за отдых? Лучше купить ей путевку в какой-нибудь Египет: синие волны, белый песок, все включено — идеальные условия, чтобы выключиться из непрерывного марафона… Вот только как кристально честную Машу уговорить воспользоваться фальшивым больничным? Разве что перед фактом поставить. Ну, и пригрозить слегка: мол, твоему любящему мужу хакнуть всю внутреннюю сеть вашей конторы — не проблема, откажешься «заболеть» — вас всех на больничный по собственному желанию отправят. Очень даже запросто.
Дома было тихо — ну да, Борис должен быть на тренировке, а Глеб наверняка где-то с этюдником болтается — но откуда-то тянуло табачным дымом.
— Маша! — позвал он, сбрасывая ботинки. — Ты дома? Маша, кто у тебя?
Она сидела в гостиной за пианино: одна рука задумчиво перебирала клавиши — аккорд, короткая печальная мелодия, еще аккорд, — в другой дымилась сигарета.
Курить Маша бросила еще в институте, когда узнала, что беременна. После того Сергей Валерьевич видел ее с сигаретой всего однажды — на поминках матери.
— Машенька, что стряслось?
Она слабо покачала головой:
— Все в порядке…
Ну да, подумал Сергей Валерьевич, вижу я это «в порядке». Подумав секунду, он метнулся в прихожую.
— Сейчас, сейчас… Помнится, у нас после восьмого марта где-то коньяк оставался…
Коньяк обнаружился в кухонном столе, за пакетами с гречкой и рисом. Рядом торчала шоколадка — тоже, должно быть, забытая с восьмого марта, когда к ним приходили Костины и еще кто-то. Главное — делать вид, что ничего особенного не происходит. Ну да, коньяк посреди бела дня ни с того ни с сего трескать — совсем ничего особенного. Но Машуня — маленький стойкий оловянный солдатик — не выносит проявлений собственной слабости. Поэтому — да, ничего особенного.
— Вот, — бодро сообщил он, шурша фольгой. — Даже закуска нашлась. Старая, но шоколад есть шоколад, правда? Ну, за что пьем? Просто за нас или?
— Или, — слабо улыбнулась Мария Петровна. — Меня уволили.
Он чуть не выронил рюмку.
— Как?! Они что там все, с дуба попадали? Нанюхались чего-то? Мухоморов объелись? Они ж без тебя через месяц загнутся. Кто их двойную бухгалтерию пятый год на себе тащит, как… как бурлаки на картине Репина!
Маша понюхала рюмку, подумала секунду и, зачем-то зажмурившись, лихо опрокинула в себя коньяк. Шмыгнула носом, сморщилась и вдруг улыбнулась:
— Да не в бухгалтерии дело. И слава богу, что все закончилось. Сколько ты меня уговаривал уйти оттуда? Вот все и сложилось.
— Но…
— Да никакое не «но». Я сегодня съездила по роже нашему генеральному. И, разумеется, моментально оказалась на улице. Ну, фигурально выражаясь. И знаешь, это было такое удовольствие… жалко, что не плюнула, а только врезала.