— Не там ищешь! — сказал Битт-Бой. — Однако, прибавьте парусов, Эскирос.
Это и то, что ветер усилился, отнесло бригантину, шедшую со скоростью двадцати узлов, миль на пять за короткое время. Скоро повернули за мыс, тоже слегка «на благополучный проскок», пели, теперь не стесняясь, вверху; пение доносилось в каюту. Они пели песню «Джона Манишки».
Битт-Бой передал руль вахтенному матросу и сошел вниз, к капитану. Они со откупорили бутылку. Матросы, выпив
Когда зачем-то вошел юнга, ездивший с запиской к Эстампу, Битт-Бой спросил:
— Мальчик! Он долго шпынял тебя?
— Я не сознался, где вы. Он затопал ногами, закричал, что повесит меня на рее, а я убежал!
Эскирос был весел и оживлен.
— Битт-Бой, — сказал он. — Я думаю о том, как должны быть вы счастливы сами, если чужая удача — сущие пустяки для вас.
Слово бьет иногда на смерть, Битт-Бой медленно побледнел; жалко исказилось его лицо. Тень внутренней судороги прошла по нему. Поставив на стол стакан, он завернул к подбородку фуфайку и расстегнул рубашку.
Эскирос вздрогнул. Выше левого соска, на побелевшей коже, торчала язвенная безобразная опухоль.
— Рак… — сказал он, трезвея.
Битт-Бой кивнул и, отвернувшись, стал приводить бинт и одежду в порядок. Руки его тряслись.
Наверху все еще пели, но уже в последний раз, ту же песню. Порыв ветра разбросал слова последней части ее. Внизу услышалось только:
«Южный Крест там сияет вдали»:… и, после смутное эхо, в захлопнувшуюся от качки дверь:
«…Да помилует нас!».
Три слова эти лучше и явственнее всех расслышал лоцман «Битт-Бой, приносящий счастье».
РАМЗЕС XVII