— А вот не бросишь!
— Я не буду спорить, но прекрасно знаю, что бросить могу.
На несколько минут Лысаковский ушел в себя: оставить табак он давно хотел, не воспользоваться ли этим разговором и доказать, что он обладает волей? Именно, сейчас, сразу, бее подготовок!..
Он знал по опыту, что никакие подготовки не приводят к результатам. Даже хуже… Выждать, пока останется немного табаку и гильз, и выбросить за окно перед самым сном, накурившись предварительно целым десятком подряд, а утром, часам к 11-ти, лезть под кровать, чтобы из найденных окурков и бумаги из Шекспира вертеть папироску… — Только одну! — в этом и заключается ошибка.
Ни одной!
Внимательным наблюдением он пришел к своему способу: ни одной! Не выкурить первой!
Это, быть может, даже софизм, но в нем кроется настоящая, нужная истина. Все только в этом, потому что не выкурить первой, значит не выкурить ни одной.
Вопрос не решался, но на всякий случай Лысаковский закурил вторую папиросу, без перерыва, вслед за первой.
— Ты думаешь, невозможно? — с расстановкой спросил он, напряженно прищурив глаза, будто прижимая в себе нужные мысли, чтобы они не ушли от него. — Если хочешь, я брошу… — смущенно добавил он и, затянувшись— в последний раз! — неожиданно швырнул недокуренную папироску далеко от себя на пол. — Хоть сейчас! Изволь!.. Я бросаю! Это не так трудно для человека с характером. Два месяца от сего дня не курю!
Жена проводила взглядом окурок и недовольно встала поднять огонь с ковра.
До вечера не так трудно было Лысаковскому, потому что папироска заменялась в нем возбуждением от решения и от надежды на возможность действительно не курить. Только он жалел, что бросил утром. Лучше бы вечером, и сразу в постель.
На завтра и послезавтра было труднее, особенно когда в дом приходили курящие. В воскресенье пришли братья жены. Лысаковский излишне часто предлагал им папиросы, стараясь дать заметить, что он не курит.
— Саша курить бросил, знаете? — наконец сказала жена.
— Да? Это хорошо. Полезней, — равнодушно заметил один из братьев и заговорил о другом.
Лысаковскому хотелось, чтобы говорили о курении, но к его досаде никто не возвращался к этому. Он был доволен, что никто из присутствующих не знает какая борьба происходит в нем.
От времени до времени гости протягивали руки к коробке. Клейко липли к глазу Лысаковского три счастливые руки и три папироски в них и геометрическими линиями прочерчивались в сознании. (Черт. № 1).
Он наклонился к коробке, нарочно прищурил глаза и прочел на мудштуках: «фабрики Асмолова в Ростове-на-Дону». Густые слоги этих слов перекатывались под языком, дымились и видоизменялись. Слюна прибавлялась и становилась тягучей и, будто, насыщенной ароматно-желтым экстрактом табака. Курить очень хотелось, но он пересилил желание и резкими линиями похерил его. (Черт. № 2).
Мысль о папиросе не оставляла Лысаковского. Он с вожделением ожидал, когда гости вновь закурят. Три руки потянулись к коробке, и так приятно зашуршали тугонабитые, и он ковырнул глазом одну — раз — раз — одну, одну! — Одну папиросочку…
Потом еще одну. Еще одну — разз-раззз, раз, раз-з-з, ра-ззз…
Ах!.. Он рванул себя мысленно рукою по лицу, по губам, которыми курит, схватился, взвинтился и пришел в себя, будто резко отбросил окурки некуренных папирос, и повернул рычаг мышления:
ebooksa