Фараон

– Мне – доносить?

– Согласен ты или нет?

Усач закусил верхнюю губу:

– А сколько я с этого буду иметь?

– Недовольных уволим, а тебя назначим начальником, с хорошим жалованьем и премиальными.

Жадность победила, и новоявленный доносчик закивал.

* * *

В окрестностях Фив святилище бога Тота стоит в окружении акаций и сикомор… Минмес призвал лучших скульпторов, и те изобразили Сатью в длинном белом одеянии, в котором отмечают праздник возрождения фараона. Впервые великая царская супруга предстала в этом ритуальном наряде – саване, преобразующем кончину в жизнь.

Перед ее каменным изваянием, нерушимым и неизменным, я собственноручно облачил Сатью в эту белоснежную тунику, призванную оградить ее от небытия.

67

Жуткие пророчества «Четвертого часа ночи» исполняются.

Неделю Сатья не встает с постели. Главный лекарь дает ей болеутоляющие, чтобы не мучилась, но они лишь приближают конец.

Когда Геб, который не отходит от хозяйки, вдруг прибегает ко мне с отчаянием во взгляде, я вскакиваю и мчусь в спальню царицы.

Меритре выходит из комнаты в слезах, не в состоянии вымолвить ни слова.

Даже в конце жизни великая царская супруга сумела сохранить свое сияние и внутреннее достоинство. У нее получилось даже подарить мне улыбку, волшебную в своем очаровании, – солнце, которое ничем не заменишь.

– Я утомилась жить, любовь моя. Скоро я воссоединюсь с нашим сыном, и мы вместе будем тебя оберегать. А ты береги единство Двух Земель и исполняй свои обязанности, чего бы это ни стоило. В каждое мгновение помни – ты Тростник и Пчела[84]. Тростник непритязателен и растет повсеместно, мы используем его в быту и изготавливаем из него множество вещей, скромных, но полезных. Пчела создает жидкое золото – непревзойденное снадобье – и строит жилище, чтобы семья ее процветала. Заботься и ты об улье, продолжай созидать свою страну и свой народ[85].

Я целую ее в лоб, глажу по волосам, нежно обнимаю.

И тут Геб в смертном ужасе начинает выть…

* * *

Я уединяюсь в своем храме в Карнаке, запрещаю кому бы то ни было приближаться ко мне. Никто не должен видеть страданий царя, никто не может представить, как они велики. Я часами смотрю на барельефы, изображающие Сатью в иной, вечной жизни. Присутствует она и в моем «Храме на тысячу лет», где станет объектом ежедневного культа, – и обряды восторжествуют над тленом.

Мы были на вершине государства, только она и я, первые слуги богов, и это единство давало нам несравненную силу. Я помню каждый момент, прожитый с нею, каждую грань нашей огромной любви, бескрайней, как небо.

Обычного человека в таких случаях жалеют близкие, разделяют его боль, и она утихает. Но я – царь и не должен себя жалеть. Что, если боги отняли у меня жену и сына, обрекли на абсолютное одиночество для того, чтобы я всецело посвятил себя правлению, забыв, что такое простое человеческое счастье?