Венгерская вода

Откуда бедолаге, неведомо почему мыкавшемуся за морем, вдали от родных краёв, привалило богатство я не знал. Только распорядился он им в высшей степени неожиданно. Вместо того, чтобы завести своё дело в Александрии, где было много соплеменников, он убрался оттуда подальше. В Каир. Где стал компаньоном моего деда, передав ему свои деньги. Ходили слухи, что причиной тому была его жена, ставшая вхожей к самой царице Тогай, супруге великого султана Насира. Потом страной завладели эмиры-кипчаки, а мать Самита принадлежала к знатному кипчакскому роду. Вроде даже приходилась самой царице дальней роднёй.

Мисаила тогда отец отвёз за море, в землю франков, в учение. Там он прожил почти десять лет. Потом, когда в великую чуму умерли его родители и младшие братья, дед, узнав место пребывания юноши, отправил ему письмо с этой горестной вестью. Предложил выкупить долю отца и отослать деньги. Но Самит приехал сам.

Тогда у него ещё не было этого прозвища и все завали его Мисаилом. Дела у деда после чумы только-только шли на поправку. Проживший много лет в чужих странах юноша, оказался совсем непригодным к торговле, зато хорошо разбирался в таинствах и особенностях превращений и скрытых свойствах веществ. Воистину бесценное умение для тех, кто имеет дело с волшебным миром благовоний.

Поселившись в одном из наших каирских домов юноша с головой ушёл в постижение законов и тайн царства ароматов. Он обзавёлся целой лабораторией необычных сосудов, замысловатых печей, диковинных склянок и трубок всех размеров и форм, надёжно укрытой в задних комнатах от посторонних глаз. Я даже побывал там однажды с одним из учителей нашего медресе, подобно Самиту занимавшемуся великим искусством алхимии. Таких тоже было немало под стенами Аль-Азхара, особенно среди изучавших врачевание. Самит общался с ними, бывало заглядывая в медресе, навещал меня, передавая весточки от деда, с которым часто виделся.

Помню какое неизгладимое впечатление произвела на меня тогда его лаборатория. Блеск потускневших медных шаров, соединённых друг с другом, стеклянные сосуды, наполненные разноцветными жидкостями, очаг, верх которого был окован металлическими листами. Коробочки, ящички, мешочки, пучки трав под потолком. Но самым необычным и зачаровывающим был запах. Это была ни на что не похожая смесь ароматов и зловоний, сразу переносившая посетителей в какой-то иной мир, где царят совсем другие законы, которые нельзя выразить словами.

Едва вдохнув этот запах, ты начинал неумолимо ощущать присутствие невидимой, но могущественной силы, заточённой опытной рукой в плену всех этих баночек, коробочек, медных темницах блестящих кубов и сосудов, за прозрачными стенками бутылок и склянок. Запечатанные силой тайного знания яды, приворотные зелья и одурманивающие снадобья, вселяющие силу или навевающие печаль ароматы затаились до поры до времени в своих убежищах, как джинны, ожидающие желанного часа свободы.

Особенно меня поразило количество ламп. Больших и малых, металлических и стеклянных. Почему-то сразу вспомнилась сказка про Ала ад-Дина.

Нередко потом, уловив где-нибудь аромат необычных благовоний, я ловил себя на мысли, что они быть может родились вот в такой лаборатории, силой покорных джиннов, выпущенных из запечатанных волшебными заклинаниями сосудов. Кто знает как далеко заходит их власть, незаметно проникающая в человеческое тело и ласкающая душу? Тех моих учителей, что увлекались врачеванием, это вопрос занимал очень сильно.

Только какое отношение все эти алхимические тайны могли иметь ко мне? Я никогда не занимался наукой превращений.

Самит знал много языков. Особенно часто в делах деда ему пригождался кипчакский. За десять лет учения за морем выучил тамошние наречия и латынь — язык мудрости франков. Ничто из этого не имело никакого отношения ко мне.

К тому времени, когда мы подъехали к воротам дедовского дома в мою голову так и не пришло ни одной мысли, которую я мог, хотя бы отвергнуть что наполняло душу неуверенностью и трепетом. Самит всю дорогу тоже молчал. Впрочем, что с него взять? Молчальник — он и есть молчальник.

Было уже заполночь, и ущербная луна переместилась далеко к северу. Зато путеводная Сухейль засияла на юге со всей силой. Стало совсем холодно. Со дня на день из пустыни подует горячий хамсин, который на два месяца наполнит воздух смесью зноя и песка, но сейчас ночью даже в дорожном плаще было зябко. Когда мы добрались до цели, тревожные думы из моей головы уже совсем вытеснили мысли о покинутой в Каире уютной комнате, где пышет теплом жаровня с углями, и сытно пахнет приготовленная на ужин курица с рисом.

Поэтому первое, что уловил мой замёрзший нос у ворот, был запах кебаба, долетавший из дома.

Дед ждал нас на крыше. Он сидел в старинном кресле из чёрного дерева между двумя жаровнями, полными раскалённых углей. Светильники не горели, только в стороне курилось какое-то благовоние. Пахло мятой. Дед всегда вдыхал этот аромат, когда много думал и ему предстояло принять важное решение.

Едва ступив с лестницы, я ощутил сильный запах корицы, от чашки на столе. Значит дед пил гешир — напиток из абиссинских ягод, которые ему привозили из Йемена. Они прогоняли сон и вызывали прилив бодрости.

— Ты, наверное, привык видеть этот напиток в руках дервишей, собирающихся молиться всю ночь до утра? — усмехнулся дед, в свойственной ему манере, говорить так, как будто он шутит, — Только дело не терпит отлагательства. Я уже сделал необходимые распоряжения и теперь мне нужно только ваше согласие. Пропал Омар.

Омар был мой двоюродный брат, в отличие от меня избравший стезю торговца. Именно он готовился взять в свои руки наши семейные после деда. В прошлом году он отправился в Константинополь, но до сих пор от него не было никаких известий. Собственно, он должен был вернуться прошлой осенью. Весть эта уж никак не требовала спешки и срочной беседы среди ночи.

Дед указал нам с Самитом на стол с блюдом ароматного кебаба и отхлебнул из чашки.

— Я пригласил вас обоих для того, чтобы вы отправились на его поиски.

Дед выдержал долгую паузу, давая нам оправиться от изумления после чего ласково продолжил: