Венгерская вода

Как полагается в хамаме здесь был свой цирюльник с великолепными бритвами. Я не мог отказать в удовольствии срезать застарелые мозоли на пятках, заодно попросив обрить Баркука, впервые в жизни почувствовавшего, какой нежным бывает стальное лезвие в искусных руках.

Цирюльники всегда отличаются отменной разговорчивостью, но этот, в отличии от Саф ад-Дина, не знал греческого языка. Поэтому, орудуя над моими пятками, он без умолку болтал с Мисаилом, который, завернувшись в большую льняную простыню, неторопливо отхлёбывал щербет, сделанный из каких-то здешних ягод. Говорил слишком быстро и суть разговора ускользала от меня. Понял лишь, что Мисаил не терял время понапрасну, искусно подогревая словесный пыл собеседника осторожными вопросами.

Скорее всего, Омар год назад тоже побывал в этой бане, вот так же болтая здесь с цирюльником. Опытный торговец, часто имевший дело с придворными и знатью, он хорошо знал кипчакский.

Первое впечатления от Таны оказалось обманчивым. В этом маленьком городе за год побывало столько купцов, моряков, караванщиков, корабельщиков и просто путников, гонимых судьбой по лику земли, что упомнить одного из них было очень трудно.

XVI. Ночное происшествие

Мы пробыли в бане ещё довольно долго. Думаю Мисаил нарочно дождался пока уйдут греки, чтобы немного переговорить с хозяином в стороне от чужих ушей. Я слышал, как он о чём-то его спрашивал на непонятном мне языке. Видимо, многолетнее соседство с кварталом франков не прошло даром для Саф ад-Дина. Поживешь на перекрёстке торговых путей, поневоле станешь многоязыким.

Зачем вот только Мисаилу понадобилось выходить для этого в другую комнату? Греки ушли, я всё равно ничего не понимал.

Когда вернулись на постоялый двор стол уже стоял накрытый. Бросалось в глаза, что здесь не тратились на дорогого повара — всё было сытно, но просто. Без затей. Жареное мясо, запечённая рыба, румяные лепёшки. Горой на больших блюдах. Даже тарелок для гостей не поставили. Лепёшки напекли большие, с углублением посередине — спокойно накладывай себе туда еду с блюда. Подали и дорогое вино с Кипра. То самое, королевское, которым торговал наш весёлый друг Савва.

Меня удивило, что стоило оно здесь столько же, сколько в Константинополе. Оказалось ничего необычного. Его доставляли прямо с Кипра, без посредников. Туда каждый год отправлялось немало местных купцов, привозя обратно сахар, которым славился этот остров.

Хозяин жаловался, что сейчас стало хуже из-за войны. Мне снова пришлось выслушивать историю про ордынских купцов, плывших на генуэзском судне и попавших в плен к венецианцам. Оказалось, что среди них были знакомые нашего хозяина. Несмотря на это, к венецианцам он относился с сочувствием. Даже взгрустнул немного, вспоминая времена, когда они ворочали делами в Тане:

— Как погнали их двенадцать лет назад, так торговля в разы ухнула, — вздыхал он, — Раньше каждый год целый караван судов прямо из Венеции сюда приходил. Весь город был в их чепцах. Разговор слышался едва не чаще кипчакского. Корабли вставали на причал в море, там неподалёку от устья реки есть специальная пристань для больших судов — Паластра. Кораблям хорошо, а людям не очень. Коса в море, для жилья не очень удобно. А на самих кораблях сами знаете какое житьё. Потому все кто мог, съезжал в Тану, по местным постоялым дворам. Благо жизнь здесь недорога.

Прелести жизни постоялых дворов Таны красовались на столе: жаренные бараньи ноги, запечённые говяжьи лопатки. Изыск всему этому придавало обилие перца. Кажется самым утончённым кушаньем хозяин считал почки на вертеле. Их принесли отдельно, с особой значительностью. Мой вкус был полностью покорён здешней рыбой. Ещё с тех пор, как я впервые попробовал её в Матреге. Огромные, нежные куски без малейшего намёка на кости, которые обычно досаждают любителям рыбных блюд, они едва помещались на лепёшках и таяли во рту словно сахарные.

— Чего же вы их прогнали? — прервал Мисаил сладкие воспоминания хозяина.

— Не я же, — сердито вздохнул тот, — Нашему брату, простому смертному такое не под силу. Здесь тогда целая война была. Не базарные же стражники штурмовали стены. Войско из степи пришло. Дело нешуточное — большого человека тогда убили. Самого старого Омара-Ходжу. Он ещё у хана Узбека в большой чести был. А кто убил? Самый негодный проходимец. Андреоло. Из Венеции. Он у меня на дворе часто околачивался. Любил хвост распускать, что твой павлин, да платить прижимист. Говорили потом, что попался на каком-то мошенничестве. Омар-ходжа его пристыдить решил. За свою доброту и поплатился. Разве с такими людьми разговоры разговаривают? Нужно было сразу нукеров звать и под замок. А так — вон чего вышло…

— Сильно тогда франков побили? — поинтересовался я.

— Больше пограбили. У них ведь по складам добра было — на сотню кораблей. Как раз осенью всё приключилось, все собирались отплывать с товаром в обратный путь. Потому, как в их кварталы ворвались, сразу грабить бросились, до самих франков уже и дела не было. Кое-кого, правда, похватали, человек с полсотни. Но их сразу стража взяла под охрану. Большинство сбежало. Убитых мало было. Да за ними и не гнался никто. Все бросились грабить. Потом жечь, чтобы концы попрятать.

— Андреоло этого поймали?

— Да он удрал сразу. Знал, что головы не сносить.

Мне вспомнился заросший бурьяном пустырь за баней Саф ад-Дина. Там значит и кипели страсти. Развалившаяся стена вокруг бывшего квартала явно строилась не для долговременной обороны, а просто, чтобы посторонние не шатались. Склады, все-таки, дорогие товары.

Хозяин замолчал, видно вспоминая прежнее золотое времечко. Мои греки тоже притихли. Я заметил, что они с самого начала нашей беседы ловят каждое слово. Опытные соглядатаи, ничего не скажешь. Всегда нос по ветру. Даром что ли так славятся ромейские дипломаты? Их, говорят, годами учат в специальных школах, так что тягаться с ними в интригах не может никто. Хотя главное достоинство в таких делах известно со времён незапамятных: «Держи рот закрытым, а уши открытыми».