Венгерская вода

Злат снова надолго замолчал, отлетев в призрачное царство воспоминаний. Мы ждали, понимая, что на этот раз он самое интересное приберёг напоследок.

— Вот только все в один голос утверждают, что перед смертью она вдруг сильно помолодела.

XXV. Старая столица

На следующий день нам на пути встретилось жильё. Совсем убогая хижина, сплетённая из прутьев и крытая соломой. Возле неё под жиденьким навесом курилась, глиняная печь. Позади чернел участок вспаханной земли. Видимо, это и были те самые хлебопашцы, про которых мне рассказывали купцы на корабле. Весной они выезжают к своему полю, засевают его, а осенью, собрав урожай, уходят восвояси.

Я спросил Злата, почему они не встречались нам раньше.

— Далеко. Отсюда уже рукой подать до старых хлебопашенных мест. Вот и идут люди на целину. Те кто толк знает в этих делах, говорят, что землица здесь не чета лесной. Чёрная, да жирная. Урожаи на ней куда выше, чем на севере. Здесь хорошо родит просо и пшеница. Там ведь у себя они всё больше рожь сеют. Под зиму.

Оказалось в тех суровых краях люди сеют зерно с таким расчётом, чтобы его на зиму занесло глубоким снегом. Весной он растает, обильно насытив землю влагой и уже в середине лета можно собирать урожай. Здесь в полях сеют весной, чтобы убрать зерно к осени.

— В степи народ к хлебопашеству необычный, кипчаки редко на землю садятся, да и то ближе к старым местам. Где можно и кузнеца найти, и дерево для хозяйства. Хотя, где места удобные или к городу поближе сейчас многие хлеб растят. Но в степи больше наездами, как эти. Скоро уже пойдут обжитые места, там народ деревнями живёт.

Действительно, пашни и дальше стали чернеть то здесь, то там.

— Я ещё помню, как ехал этими местами тридцать лет назад. Ни единой души не встретил. Только возле одной дубравы бортники попались. Сборщики мёда. Да и те случайно. Их угодья в чаще. Старая дорога от Таны немного в стороне идёт. Там людней. Караван-сараи стоят, ямские дворы с лошадями. Но на неё нужно от самого Бельджамена идти. А мне было ещё нужно с ромеями потолковать.

Потом дорога углубилась в лес. Перед этим мы заночевали на его опушке, и я ночью с ужасом заметил, что не вижу на небе путеводную Альрукабу. Её скрыли высокие деревья, вставшие непроницаемой стеной прямо возле нашего маленького лагеря. Ночь была звёздная. Соломенный Путь сиял над головой, уходя туда, где далеко за морями лежал родной Каир. А небо над Страной Мрака загораживала стена, чёрная, как адская бездна.

Когда на следующий день, при свете дня мы вступили в это зелёное царство, мне сразу стало не по себе. Лесная дорога была лишь узкой тропой, пробивавшейся между деревьями. Ветви местами задевали за плечи, а небо чуть проглядывало где-то в вышине. На тропе едва хватало места одному человеку, и мы ехали вослед друг другу. Мне сразу вспомнились узкие каирские улицы, зажатые между высокими домами. Кто-то сравнивал их с горными ущельями. Здесь не было каменных стен. Ласково шелестела листва, пестрели цветы и можно было подумать, что ты попал в зачарованный запущенный сад. Но одна только мысль про то, чтобы свернуть с тропы в эти непроглядные заросли, наполняла душу дрожью. Там была неизвестность. Такая же бездонная пучина, как в морской бездне. Только совсем уютная и нестрашная, а потому особенно пугающая.

Мне вспомнилась чёрная стена, закрывавшая путеводную звезду, и я зябко поёжился, представив, какой мрак царит здесь ночью. Когда мы снова выехали в поле я почувствовал, что мне даже дышится легче. Сопровождавшие нас всадники тоже явно повеселели.

— Степному человеку в лесу не по себе, — посмеивался доезжачий, — И то сказать, место опасное. Здесь сгинуть — только с тропы сойти. Враз заплутаешь. Деревья все одинаковые, в чаще даже солнца не видно. Это ещё не лес — лесок. Поплутаешь с полдня и выберешься. Туда дальше к северу настоящие леса. На несколько дней пути тянутся без просвета. Вот уж в них заблудишься, как корабль в море-океане. Там местами, не то что на коне — пешим не пройти. Кругом буреломы. В былые годы в те края был один путь — по рекам.

Я смотрел на раскинувшееся предо мной поле и недоумевал. Как мне совсем ещё недавно могла не нравиться и казаться опасной степь? Злат, как обычно, угадал мои мысли:

— А есть в чаще места совсем гиблые. Болота. Ни вода, ни суша. Топь. На вид полянка. Цветики растут. Ступишь ногой, а земля под тобой поплывёт и начнёт засасывать. Внизу бездна.

Наверное человеку, вырвавшемуся из такого болота, лес кажется райским садом.

— Здешние леса лучше любых крепостей. Ни с каким войском сюда лучше не соваться, — продолжал между тем доезжачий, — Перегородят путь поваленным деревом и перебьют стрелами из укрытия. И ничего не поделаешь: ни строем встать, ни на подмогу прийти. Потому в этих краях испокон веку кто только не ховался. Да и по сей день много кто прячется. Покойный хан Узбек не зря здесь укрывался столько лет. Место выбрал — лучше не придумаешь. На реке Мокше. По здешним меркам большая река. От неё и имя городу, только на арабский лад немного писаное. Хорошие дороги и в степь, и на Русь. Если с небольшим караваном. А вот большому войску уже не пройти. Опасно. Загородят путь засеками — ни влево, ни вправо. Только зимой если — по реке, по льду. Правда сейчас со стороны степи поселяне лес сильно рубят. А порой и жгут под пашню. Чтобы далеко от обжитых мест не ехать. Войны в этих краях сейчас даже старики не помнят.

Во время одного из привалов я потихоньку зашёл в лес, прихватив с собой для верности Баркука. Совсем недалеко, шагов на сотню. Действительно, заплутать здесь проще простого. Даже обратно мы вышли шагах в десяти от того места, где заходили. А шли ведь вроде точно назад. Самое главное — опасность здесь совсем не чувствуется. Травы цветут, птицы на ветках перекликаются. Злат говорит, что это ещё лесочки.

Если Омар заплутал где-то в страшных лесах, про которые рассказывал псарь, немудрено, что даже следов его не нашли. Когда я сказал об этом Злату, он согласно кивнул: