Стояло жаркое лето. Солнце палило вовсю, и мы, не стесняясь, бегали почти голышом, босиком по обжигающей ступни земле. В тот день, чумазые и весёлые, мы с друзьями играли в догонялки до вечера, оббегав все закоулки.
Задыхаясь и заливисто хохоча, я бежала от своего преследователя через небольшой лесок, мечтая, наконец, добраться до колодца. В горле пересохло, да и умыться не помешало бы…
Лес. Там даже воздух родной и близкий. Тысячи запахов и цветов сливались в невероятный букет ароматов и красок. Я бежала по мягкой траве, ловко перепрыгивая через пни, кусты и поваленные деревья, тогда как мой преследователь то и дело натыкался на колючки. Лес ведёт меня, бережёт от врагов, даже если это всего лишь игра.
Вот, сквозь деревья показались очертания людей. Оно и понятно, их днём всегда полно у колодца. Обычно ещё издалека я слышала их гомон. Но не в тот страшный день. Стояла такая тишина, что её можно было потрогать руками.
Выбежав на поляну и смешавшись с толпой, я попыталась отдышаться и осмотреться. Что-то было не так. Слишком тревожные лица, испуганные перешептывания. Слишком, подавляюще тихо. И эту тишину разрывало лишь монотонное бормотание молитв. То был голос какого-то человека, вокруг которого столпился народ. Высокий и бледный, в старой заношенной рясе, с пивным животом, горящими странным огнём рыбьими глазами-пуговками и совершенно лысой головой, он возвышался над нами, привлекая внимание. За ним, на груде зачем-то собранного хвороста, гордо выпрямившись стояла женщина в разодранной белой сорочке, пропитанной кровью. Худая, болезненно белая, как саван, поникшая и в то же время несломленная. Я всегда буду помнить её лицо. Родное и любимое лицо моей мамы…
Незнакомец долго и непонятно что-то говорил, а я терялась в догадках — почему у мамы такое испуганное лицо, почему на ней кровь, как будто избили плетью? Её страх передавался и мне. Медленно, перебирая каждый нерв, доводя до судорог. Ещё никогда не было так страшно… Я, девочка, приручающая диких зверей, готова была кричать, раздирая горло, от безотчётного страха, хотя даже не понимала, что происходит.
Поняла лишь тогда, когда незнакомец поднёс пылающий факел к груде хвороста, на котором стояла мама… Я закричала. Так, что у всех кровь застыла в жилах. Нечеловечески, душераздирающе. Я знала, что такое смерть — часто видела, как умирают люди по разным причинам, всё-таки мой отец лекарь. И продала бы дьяволу душу лишь бы моя семья жила. Но нет…
Не верила своим глазам. Ослепла, оглохла от боли, озверела, одичала, пытаясь пробиться сквозь толпу, единодушно заслонившую меня от мамы. Кусалась, брыкалась, дралась как безумная, но меня держали крепко и молча. Знакомые отцовские руки крепко зажали рот, они же поволокли назад. Мне казалось, я умираю. Каждая клеточка отзывалась болью на очередной мамин крик. В конце концов я зажмурилась и сдалась, обмякнув на руках у папы безвольной оболочкой, из которой только что высосали душу. Всю дорогу до хижины я пустыми и бессмысленными глазами смотрела в никуда перед собой, не в силах понять и поверить в то, что произошло…
С тех пор минуло много лет, но я помню тот день в мельчайших подробностях. Он стал началом. Началом моего кошмара…
Всегда до боли страшно даже вспоминать, как протекали первые дни и месяцы после гибели мамы. Всё рухнуло, осыпалось пеплом, зыбкой пылью на ладони. Всё, чем раньше жила. Я едва заставляла себя съесть несколько сырых морковок — организм словно противился пище; не могла спать, ворочаясь под одеялом всю ночь. Хорошо, если под утро удавалось заснуть, но сон этот был беспокойным, болезненным и коротким, не принося ни избавления, ни облегчения. Куда бы ни шла, перед глазами стояла одна и та же жуткая картина, так явно, так неотступно, что жить не хотелось. Мне казалось, я медленно умираю, сжигая саму себя изнутри. И без того худое, по-мальчишески угловатое тело словно высохло, яркие зелёные глаза потускнели и впали, а под ними залегли глубокие тени. Я стала тенью себя прежней. Нелюдимая, отчуждённая, не подпускала к себе даже отца, хотя видела, что причиняю ему боль. Мне хотелось закрыться от всего мира, исчезнуть, провалиться в пустоту собственной души.
Некоторый покой мне дарил лишь лес. Молча укрывал даже от меня самой, не давая заплутать средь бесконечных троп, по которым я бегала, размазывая по лицу слёзы. Пустота. Это страшное слово. Хуже страха, боли, отчаяния. Иллюзорный покой, разъедающий изнутри, как медленный яд.
С течением времени пустота постепенно уходила. На смену ей пришла ненависть. Жгучая, всепожирающая, искренняя. К маминым силам, к людям, к инквизиторам. Я почти радовалась ей, потому что ощущая что-то, кроме пустоты, я, наконец, чувствовала себя живой.
Бессилие. Это жуткое чувство преследовало везде. Но я честно пыталась вернуть всё на круги своя — работать, помириться с отцом и ребятами… жить дальше. Вроде бы даже получалось. Вот только я уже не была прежней, и уже никогда не стану. Сломанную куклу можно починить, если от неё осталось хоть что-то. От меня не осталось ничего. Пришлось возводить заново все стены, разрушенные одним ударом. Но, в общем-то, спустя год жизнь текла вполне себе размеренно. Мы с папой научились сосуществовать с болью. Много к чему привыкает человек. По-прежнему вели хозяйство, папа лечил больных и раненных, а я помогала, надеясь когда-нибудь стать не менее учёной и искусной. Всё забыть, начать жизнь заново, притворившись, что всё ещё может быть хорошо. Так, как прежде.
В тот день, когда снова сломалась вся моя привычная жизнь, построенная с таким трудом и хрупкая, как хрусталь, мне как раз исполнилось четырнадцать. Я по-прежнему оставалась нескладной девчонкой, высокой, тонкой, как жердь, с едва намечающейся грудью, пышными секущимися рыжими волосами, потухшими зелёными глазами, тонкими бледными губами и смертельно-белой кожей, несмотря на то, что большую часть дня провожу на улице.
После маминой смерти мы не отмечали праздники. Лишь перед сном я вспомнила, что у меня день рождения, как-то безразлично отметив про себя этот факт. После тяжёлого рабочего дня в поле я буквально валилась с ног от усталости, и вскоре крепко уснула.
А когда пробило полночь, я впервые услышала Зов.
Шагая по мокрой от росы траве, я не чувствовала собственного тела. Совершенно. Это очень страшно — наблюдать за самой собой в прямом смысле со стороны. Если бы могла — закричала, но неведомая сила вела меня вперёд, по знакомым тропам, не дав ни единой возможности понять, что происходит.
Лихорадочно соображая, я могла прийти лишь к одному выводу. Случилось то, чего я боялась: во мне проснулись мамины силы.
«Дар, — говорила как-то она, отрешённо разглядывая огонь в камине, — Сила, дарованная не каждому. Она передаётся по наследству, через год или два после смерти предыдущего носителя. Сама магия — не злая и не добрая. Таковыми могут быть лишь деяния, в том числе и совершённые с помощью магии. Помни это, моя девочка. И никогда не слушай других, если станут зло плевать в спину».
При мысли об этом страх овладел мной ещё больше. Я не хотела быть ведьмой, боялась до одури, ненавидела эту силу — она многих привела к костру.
ebooksa