— Чудак ты: «Делить не след». Рыбу вон, белок — и то делим.
— А может, и их не делить? В семье-то ты делишь белок? Нет. Хлеб делишь? Нет. Вот и нам как бы одной семьей надо…
— Одной семьей? Ну, ты загнул, флотский. Одной семьей! Черт в такой семье не разберется.
На минутку отвлекаются мужчины от разговора, но вскоре снова возвращаются к нему.
— Ты, флотский, пограмотней нас. К тому же в тюрьме при царе за политику сидел. Объясни, к чему эта коллективизация?
Долго, терпеливо объясняет товарищам Иван о задачах, которые поставил XV съезд ВКП(б). Слушают мужчины, думают. Чувствует Иван, что не доходят его слова до друзей, не убеждают.
— Конечно, — заключает он, — во всех тонкостях я это не объясню, потому как сам не успел во всех газетах про съезд, про коллективизацию прочитать. Да и газеты-то не все. Баба без меня половину курякам раздала. Но вот поедут агитаторы из города, тогда все поймем. Одно скажу: как партия постановила, так и будет. Мелкому крестьянству конец приходит. Верно, Ваня? — подмигнул он появившемуся в избе старшему сыну Василия.
— Верно, дядя Ваня, — охотно поддержал он. — Комсомольский секретарь из Чердыни приезжал, на сходе о том же говорил.
В деревне только недавно возникла комсомольская организация. Комсомольцы на первых порах организовали клуб в избе погибшего в гражданскую войну бобыля-охотника, отремонтировали ее и стали собираться в ней вечерами на политкурсы.
— Почему же вас старый Южаков костомольцами зовет?. — спросил неожиданно Иван.
— Так ты ведь уже знаешь. Наломали кости митрошинским. Пусть больше всякую пакость не пишут.
Братья Южаковы, за которыми прочно утвердилась кличка «митрошинские», решили посмеяться над деревенской комсомолией и на клубе дегтем написали такие слова, что деревенские бабы неделю плевались. Комсомольцы с митрошинскими расправились просто: зазвали на вечеринку в баню и наломали бока. Отец семейства ругался, грозил подать в суд на «костомольцев», но, видимо, так и не решился.
Разговоры о коллективизации, о геологах, которые недавно остановились в деревне, велись в каждой избе. Люди жили тревожным ожиданием чего-то нового, необычного.
20
Покинутая хозяином, Дамка тосковала. Первое время ей пришлось туго. Корма, который оставил старик, хватило на несколько дней. Собака, правда, чувствовала, что в охотничьей избушке, в предбаннике которой она сейчас жила, есть корм. Если бы она была человек, она могла бы воспользоваться сухарями, мукой, сушеным мясом. Все это охотники понемногу оставляют в избушке. Человек мог бы также воспользоваться сильями, которые висели на жердочке в углу. Силья весной для бывалого охотника тоже кое-что значат. Ведь неподалеку от избушки был хороший глухариный ток.
Но собака, хоть и промысловая, в эту весеннюю пору испытывала голод. Дичь и зверье были взрослыми, достаточно опытными и осторожными. К тому же Дамка, как и большинство собак ее породы, не ела сырого мяса птицы.
В корм на промысле обычно попадали тушки белок, куниц, соболей, потроха медведей. В период между промыслами собаки обычно питались варевом из сухарей или муки. Сейчас же на смену привычкам промысловой собаки должны были прийти привычки зверя. Голос очень дальних ее предков или сородичей подсказывал это. Но собака долго не могла подчиниться этому голосу.
Несколько дней Дамка лежала без пищи и только время от времени бегала к реке попить воды. Она видела, как в весенней синеве неба неслись на север стаи перелетных птиц. Они садились на разлившуюся реку, плескались, щипали появившуюся зелень на затопленных лугах. Собака с жадностью следила за ними, но она знала, что птицы недосягаемы. Наконец, когда голод стал нестерпимым, она отправилась вверх по ручью. Очень скоро ветерок донес запах птицы. Это были глухари. Собака приблизилась к птице и довольно быстро разглядела ее среди густых ветвей старой пихты. Дамка залилась лаем. Лаяла долго. Наконец, потеряв надежду на то, что хозяин придет, она завыла. Глухарь все не улетал. Он только переступал с ноги на ногу и, по-видимому, ждал, когда собака уйдет. В конце-концов Дамка пошла обратно к избушке.
Так повторилось дважды. На третий день собака снова пришла на ток. Большой глухарь с красными, набрякшими бровями, картинно изогнув шею, быстро шел по снегу. Возле него, то отставая на шаг, то забегая вперед, бежали две глухарки. Дамка замерла. Она прижалась к насту и не спускала с птиц взгляда. Ни одним движением она не выдала своего присутствия.
Когда птицы скрылись за сугробом, собака осторожно поползла вдоль валежины, покрытой сверху снегом. Краснобровый глухарь шел как раз сюда. Но его опередила тетерка. Она выскочила из-под дерева в двух аршинах от морды собаки. Дамка молнией кинулась к ней. Зубы ее мгновенно прокусили тетерке шею. И тут старый инстинкт опять дал о себе знать. Собака, как ни была голодна, бросилась с глухаркой к избушке. И только когда забежала в предбанник и не учуяла уже успевшего выветриться запаха людей, она вспомнила, что нести птицу некому. Тогда она запустила клыки в еще теплую тушку птицы.
ebooksa