Опасное задание. Конец атамана,

Вспомнилась пора отступления. От Оренбурга до самой границы ни дня передышки. Только назад… «Ничего, отступления больше не будет».

— Манюнечка! Пожалуй, коньячку выпью.

— Сейчас, Николенька. Ты уже уходишь?

— Да. Пора.

— Не забудь пригласить, кого просила.

Атаман не ответил. Он думал о том, что завтра наконец объявит всему офицерскому составу о начале похода, скажет, что подготовленная им и экипированная с помощью союзников всем необходимым армия переходит рубеж, за которым ждет многострадальная Русь. Он разъяснит господам офицерам, как по тактическому замыслу на первом этапе надо будет поскорее уничтожить разбросанные в пограничных районах малочисленные, неспособные к длительному сопротивлению силы красных и устремиться дальше по двум направлениям: на Ташкент, чтобы захватить и отрезать от Советов всю Среднюю Азию, и через Верный идти форсированно на Семипалатинск, Омск — к Волге. Надо, чтобы все, до последнего подпрапорщика включительно, ясно понимали, каким кровавым будет этот поход. В нем не до сантиментов, жалости и прочей слюнявой чепухи. По России придется пройти, как проходил по ней когда-то Чингис-хан, как Батый, поступать, как версальцы в борьбе с революцией. Слишком уж заражена Русь большевистским поветрием. Слишком.

Детально перебрав в мыслях завтрашний разговор с офицерами, Дутов, не торопясь, спустился с веранды в глухой, защищенный с трех сторон забором двор. К нему сразу же присоединились два телохранителя. Даже через дорогу, в штаб, атаман не ходил один.

Когда миновал двор, в нос шибануло запахом горелого лука.

Невдалеке от штаба, на углу пыльной площади стояла не то китайская, не то уйгурская харчевня. «А если копнуть, — подумал атаман, — наверняка окажется притон или опиекурильня».

Дутов не переносил чесночного запаха и поморщился. Он пожалел, что не сказал Да У-таю, чтобы убрали отсюда эту паршивую харчевню. Теперь это делать уже ни к чему. Приложив к носу надушенный платок, атаман направился в штаб.

Распродажа Родины состоялась раньше

Ровно в четыре адъютант доложил, что прибыли представители союзников. Ими были все те же: Смайзл — долговязый американец в чине полковника, японский полковник Сикура и майор английской армии Джон Твейс. Дутов шагнул им навстречу.

От сегодняшнего разговора он ничего уж такого особенного не ждал. Все, что надо было решить до начала похода с этими людьми, было решено. И даже оформлено соответствующими документами. Но несколько дней назад в штабе стало известно о скором прибытии в Суйдун двух десятков английских танков, вооруженных скорострельными пушками и тяжелыми пулеметами. О них-то и решил поговорить Дутов с представителями союзников из Антанты. Он не сомневался, что красные, опомнившись от первых ударов, попытаются организовать сопротивление. И хотя это произойдет по всем подсчетам где-то уже около Волги, но все же танки могут весьма пригодиться. Вспомнились прежние бои с этими легендарными, как их называли большевистские агитаторы, комбригами и комдивами, не умевшими расписаться как следует, и стало не по себе.

Однако атаман быстро поборол ненужную слабость. Как бы ни изощрялись на этот раз красные, какие бы силы они ни собрали и ни бросили против него, он все равно успеет за три недели дойти до великой реки. А как только ступит на ее берега, сразу же (по зову русского народа) в Финский залив войдут английские эскадры и ударят по Петрограду. Высадятся десанты в Мурманске, на Кавказе. И сразу на Владивосток, Хабаровск, к Байкалу ринутся японцы. И сразу… Так решено… Сколько же смогут сопротивляться такому натиску такой огромной военной мощи большевики. Они же выдохлись окончательно от своих недавних побед над армиями белых. Выдохлась и страна. Голодная, разутая и раздетая страна. Атамана это устраивало: с голодными справиться легче. Устраивало его также, что главная роль в огромной военной машине, которая должна будет навести порядок в России, вырвать ее из большевистского ига, отводится союзным командованием ему, Дутову.

Пододвинув к Смайзлу пепельницу, чтобы тот не стряхивал сигареты на стол, атаман уже в третий раз за вечер снова вернулся к вопросу о танках.

— Я н-не могу понять, — говорил он с возмущением, — почему они должны ржаветь, вместо того чтобы участвовать в общем для всех нас деле освобождения России, — у атамана побагровела затянутая тугим воротником кителя шея.

Смайзл курил, пожимал плечами и заинтересованно разглядывал носок своего ботинка. «В конце концов танки-то английские. Пусть выкручивается Твейс».

Но Джон Твейс не считал необходимым выкручиваться, он просто молчал.

— Вы обязаны мне сказать, — вскипел Дутов и почти вплотную приблизил лицо поочередно к Смайзлу, затем к Твейсу, — почему не считаете нужным прислушаться к моим доводам и просьбам?

— Танки, господин генераль, пудут ожидать, — ответил наконец, будто выстрелил, Твейс и сомкнул губы. Лишь немного погодя, со вздохом добавил: — У нас, в нашем парламенте, достаточно горячих голов. Они кричат, что поддержка генерала Дутова, — Твейс слегка поклонился атаману, — слишком дорогой удовольствии. Обходится много доллар. Выгоды же пока нет. Некоторые депутаты кричат, что мы ставьим не на подходящий… лошадка.