— Обнаковенно, — подлаживаясь под тон бородача, объяснил Сиверцев. — Живут.
— А взаправду сказывают, будто большаки с коммунистами вразрез пошли?
— Из-за чего бы? — удивился Сиверцев.
— Вроде земельный вопрос не согласуют никак. Большаки держатся, чтобы всю землю христьянам отдать, а коммунисты не соглашаются. В общие каммуны ее сулят. Так не слыхал ли чего, случаем. А?
Истосковавшийся по земле, оторванный от семьи и родных мест кубанец запустил руку в бороду и ждал, что ответит ему Сиверцев. Напуганный россказнями о коммунах, об общих одеялах и женах, всю жизнь привыкший держаться только своего, расчесывать гриву своему меринку, бросать навильничек сенца получше своему подтелку, смаковать сальце от выращенного самим кабанка, он ждал ответа, переминаясь с ноги на ногу, и кадык на его заросшем волосом горле от волнения двигался, словно поршень, вниз и вверх.
— Земельный же вопрос — наиглавнейший из всех на земле.
— Кто его знает. Не слыхал! Вроде не похоже, — чтоб отвязаться поскорее от бородача ответил Сиверцев, пожал плечами и огрел коня плеткой. — Недосуг нам прохлаждаться. К атаману надо, — уже на ходу крикнул он бородачу.
К обеду добрались наконец до Кульджи — небольшого полууйгурского, полукитайского городишки, а вернее кишлака, притаившегося среди разлива трав на перекрестке пучка степных трактов. И убегали эти тракты от Кульджи в разные стороны. Одни широко и спокойно, как реки, текли к утопавшим в дымке горам, другие извивались по полям ременными опоясками. А поля с остистой пшеницей были такие же, как и на той стороне, за хребтом. Так же шмыгали в их бороздах куропатки, слоилась зеленоватая вика и вспыхивали под лучами солнца, клоня к нему головы, подсолнухи, резали глаза своим вишневым ядреным цветом полосы под гречихой. Это невдалеке, за Кульджой, прижилось русское хлебопашеское село.
В самой Кульдже размолотая, как мука, пыль на дорогах. Запыленные избы, батареи на окраинах, палатки. Во дворах всюду коновязи из слег. К ним привязаны то под казачьими, то под кавалерийскими седлами кони. У кавалерийских коротко отхвачены почти до репиц хвосты. Даже не хвосты, а скорее метелки.
Откуда-то из дальнего двора тянулся затейливыми завитушками кизячный дымок и тянулась песня. Нехитрая казачья песня с грустинкой о доме, родной сторонушке и дивчине.
Лилась песня, брала за душу.
Послушали ее немного. Махмут даже шапку снял, чтобы не мешала. Потом завернули к харчевне. У коновязи привязали с краю коней, оставив возле них Тельтая, и толкнулись в полуоткрытую скрипучую дверь.
Вошли по одному. Огляделись. Харчевня была полна народу. Мест за столиками всем не хватало. Поэтому некоторые из посетителей устроились прямо на полу в проходах. Куда ни кинуть взгляд, — всюду распаренные, лоснящиеся от духоты и выпитой ханжи физиономии.
В одном из углов пятеро казаков резались в карты. Проигравшего поочередно лупили колодой по носу, и каждый сыгранный кон запивали ханжой. Разливал ее казак с лычками на погонах. Разливал аккуратно, отставив деликатно мизинец. На нем поблескивал массивный перстень. Его казак в позапрошлом месяце выменял за «Смит-Вессон» у какого-то длинноногого рыжеватого парня, тот еще назвался Митькой. Револьвер был так себе, дерьмо, пока из него выпалишь, он осечками замучает. У этого Митьки, между прочим, еще одно кольцо точь-в-точь такое же нашлось, и он его напялил тут же.
За невысоким, уставленным бутылками и чайниками прилавком стоял духанщик с отвислыми, как у бульдога, щеками.
Шум, гам, крики круто перемешались с чадом и запахами чеснока, лука, горелого мяса. Казалось, это они раскачивали входную дверь, заставляя ее жалобно поскрипывать.
Окинув беглым взглядом помещение, Махмут убедился, что в харчевне на появление трех новых человек никто никакого внимания не обратил, и двинулся к стойке.
Саттар с Сиверцевым устроились возле окошка, откуда была видна коновязь и стоящее на другой стороне площади здание штаба.
— Амансызба, Муста-ага! — тихо приветствовал Махмут духанщика.
— Аман, аман, — также осторожно ответил духанщик, вглядываясь в Махмута. — Ты кто будешь, сынок?
ebooksa