— Ну, а если есаула уже нет в живых?
— Все могет быть.
— Машенька, принеси сюда китель и сапоги, — улыбнулся Исаев Шаповаловой и повернулся опять к Быкову. — Тащи воды, живо! Ведро там вон, у колодца. Польешь.
Быков побежал к срубу. «Ишь, вроде ниче встренул, добрый! Зубы скалит, ублажила, знать, Машка», — ухмыльнулся он довольно в бороду.
Офицер умылся, вытерся мохнатым полотенцем.
— Кто, говоришь, упустил киргиза?
У Быкова радостно екнуло сердце.
— Митька Стрижнев. Две лычки еще носит.
— А ты, скотина, что смотрел?
В воздухе просвистел кулак. Быков отшатнулся. Но Исаев умел бить коротко, с оттяжкой. Во рту у Быкова соленая каша. Кажется, что все зубы переместились на язык, ни одного в своем гнезде не осталось.
Офицер пошел одеваться. Быков залез в рот рукой, пошатал зубы. «Вроде бы один всего… Нет… два. Передние оба, язва… будешь теперь шепелявить».
Лютая ярость к Исаеву хлестнула в самое сердце, перехватила на миг дыхание.
— Ну, ладно, обожди, гад!..
И опять полчаса томительного ожидания. По веранде, гремя посудой, носилась старуха, и халат на ней пылал. Она роняла то вилку, то ножик. Торопилась.
Наконец Исаев пружинящей походкой спустился о крыльца.
— Я, возможно, завтра приеду, Машенька, — и вдруг удивленно округлил глаза: — Какую это клячу ты привел? Где мой Лотос?
— Несподручно было кидаться за ним. Думал кыргыза успеть прихватить.
— Несподручно!
Снова короткий тычок в подбородок.
— Ленечка, фу! — донесся с веранды протестующий голосок.