Рукопожатия границ ,

Мы прочесывали район и днем и ночью, но ни на нашей территории, ни на другой стороне ничего подозрительного не обнаруживали.

Совсем уже успокоились, когда с левого стыка заставы Ваклин дал знак тревоги. Я тотчас же прибыл на место. Смотрю, сержант изучает следы прошедшего по тропе кабана.

— Товарищ капитан, — докладывал он, — примерно час назад по этой тропинке на нашу территорию прошел нарушитель.

Я посмотрел на следы — это были следы кабана.

— Ты по этим следам делаешь заключение, Ваклин? — спросил я его удивленно.

— По этим, товарищ капитан, — ответил он спокойно.

Заметив мое недоумение, он поднялся и начал объяснять мне, как совсем несведущему человеку:

— По этой тропинке кабаны никогда не ходят. Плохо сориентировался бандит, очевидно, не очень грамотен, — сказал он и хитро улыбнулся. — Ведь ни к одному водопою, ни к одному болоту не ведет эта тропинка! А кроме того, посмотрите на расстояние между копытами, посмотрите на глубину следов. Таких кабанов у нас не бывает.

Признаться откровенно, чем дольше я смотрел на следы, тем больше убеждался, что они все-таки принадлежат кабану, испугавшемуся, видно, чего-то и сбившемуся со своего обычного пути. Я последовал за сержантом только для того, чтобы его не обижать. Вдруг Вихрь стал все настойчивее тянуть поводок и нюхать влажную землю. Уши собаки навострились, а шерсть на спине и хвосте встала дыбом. Потом он вдруг сильно стал чихать.

— Эх, негодяй, — пробормотал сержант, — порошком посыпал свои следы, но он совсем близко и никуда не убежит.

Только теперь мне стало ясно, что это действительно следы нарушителя, который терпеливо и осторожно преодолел большое расстояние, пользуясь копытами кабана.

Мы рассредоточились и стали окружать одну из горных гряд. Вскоре Ваклин уже вел к заставе здоровенного мужчину с высоко поднятыми руками, всего мокрого от пота. Рядом шел Вихрь, не сводя с бандита своих строгих глаз. А за ними шел младший сержант Кирчо и пес в руке кабаньи копыта.

Так шла жизнь на заставе. И Ваклин, и собака росли и мужали на службе.

Одно время Ваклин все чаще стал просить у меня разрешения спускаться в Барутин. Я его особенно не расспрашивал. От младшего сержанта я узнал, в чем дело. Одна молодая учительница из того села вскружила ему голову. Эх, что только не делает любовь! Бывало, наступит суббота или воскресенье, так парень места себе не находит. Смотрел, как он нервничает, но не корил его за это. Что же тут особенного, думал я, обзаведется наконец домашним очагом сирота и успокоится. Я оставался на заставе один, чтобы дать ему возможность пойти к своей девушке. За это я себя не укоряю. Но того, что негласно разрешал ему нарушать порядок — в одиночку ходить в село и возвращаться оттуда вдоль границы — никогда не прощу себе, до самой смерти. Недооценивал я действий врага, который только и ждал наших промахов.

Я никогда не верил в предчувствие, но в тот вечер мне было как-то не по себе. Долго ворочался в постели, стараясь заснуть. И вдруг до меня донесся душераздирающий крик часового:

— Товарищ капитан, товарищ капитан… Вихрь, Вихрь! — и, не ожидая моего приказа, ударил в колокол и объявил тревогу.

Я выскочил из дому и, посмотрев в сторону ворот, вздрогнул. По тропе на животе полз Вихрь. Весь залитый кровью, пес тащил в крепко стиснутых зубах фуражку сержанта.

Какие команды я отдал бойцам, не помню. Помню только, что когда я склонился над собакой, то она посмотрела на меня, как умирающий человек, который что-то хочет сказать, но не может. Две большие слезы покатились из ее лихорадочно горящих умных глаз, и фуражка хозяина выпала из пасти. Один из бойцов осторожно поднял Вихря на руки и понес в перевязочную, а мы бросились по кровавому следу спасать сержанта. Да, бросились, но было уже поздно. Нашли его в большом ущелье, на дороге, которая вела из Барутина к заставе. Холодный уже, Ваклин лежал с широко раскрытыми глазами, со стиснутыми зубами, в почерневшей от запекшейся крови гимнастерке. Несколько в стороне распростерся и его любимый конь Левчо. Из трех больших ран на животе и шее еще струилась кровь. Убийцы стреляли из засады и после этого быстро ушли через границу.

Человек все может перенести, браток. И убийство Ваклина, и скорбь бойцов, и рыдания девушки над его гробом, и собственные страдания — все-все, что обрушится на его голову…

Похоронили Ваклина около сада на заставе. Ведь мы были его единственными близкими людьми! Сажали цветы на его могиле и думали: пройдет время, и постепенно всем станет легче. Но с собакой этого не случилось. Ее скорбь по товарищу оказалась более сильной. Ветеринары переливали тогда Вихрю кровь, перевязывали его и в конце концов выходили. Вот, успокаивал я бойцов, Ваклин ушел от нас, но Вихрь остался, чтобы вместе с нами мстить за сержанта. Как только пес встал на ноги и ему отворили дверцу клетки, он двинулся на поиски товарища. Прежде всего вошел в здание заставы и толкнулся в дверь дежурки, где обычно спал сержант. Повертелся, обнюхал несколько раз постель, помахал хвостом и наконец уставился своими ввалившимися глазами на портрет сержанта, который висел на стене, обвитый крепом. После этого Вихрь начал скулить, пытаясь выразить что-то на своем языке, а потом побрел из комнаты в комнату. Как инспектор, вглядывался он тревожно в бойцов. А они, понимая его страдания, молча уступали ему дорогу. Прежде всего пес прошел через спальное помещение, потом через оружейную кладовку, через клуб и остановился у голубятни. Когда оттуда вышел младший сержант Кирчо, с которым Ваклин дружил больше всех, Вихрь болезненно заскулил, стал скрести землю передними ногами и затем пристально посмотрел на младшего сержанта, словно спрашивал: «Где мой товарищ?» Кирчо был твердым парнем, не раз попадал в трудные положения, не одного бандита метко поразила его винтовка, но сейчас, встретив лихорадочный блеск глаз Вихря, он не выдержал и заплакал. Наполнились слезами и глаза других бойцов. И пес словно понял все, что случилось. Когда Кирчо протянул руки, чтобы погладить Вихря, он обиженно зарычал и вдруг из пасти его раздался гневный и скорбный вой. После этого он повернулся и, разъяренный, побежал к клеткам.