Сам же префект, судья и глава городской милиции, был одним из немногих, кого Людовик встретил с искренней радостью, словно давно пропавшего друга. Теофилакт был удостоен жарких объятий короля, мощного потока восхвалений его имени пред папой Бенедиктом и места по левую руку от себя на всех последующих пирушках. Теофилакт был также немного разочарован, ибо ждал от короля нечто более материального и ликвидного. Впрочем, Рим в целом и Теофилакт в частности, пытался найти оправдание скупости Людовика в стремлении последнего сэкономить свои средства до дня коронации, где щедрость императора, по их мнению, должна будет уйти далеко за горизонт.
Коронация состоялась 22 февраля 901 года в базилике Святого Петра, пятинефном соборе нетронутом еще гениями человечества, но тогда, как и сейчас, поражавшего всех своими масштабами. Папа Бенедикт Четвертый положил на лоб и запястье Людовика Святой Мир, препоясал Людовика мечом и усадил его на величественный трон. После этого к трону приблизились Андреа Кантиано, новоиспеченный архиепископ Милана, а также Теофилакт, граф Тусколо. Славные представители двух ветвей земной власти совместно несли бронзовый поднос, приковавший к себе взоры всех собравшихся, ибо на нем красовалась восьмигранная корона Карла Великого, усыпанная драгоценными камнями и увенчанная массивным до несоразмерности золотым Святым Распятием. Бенедикт, стараясь каждому своему жесту придавать величавую торжественность, поднял эту корону, несколько мгновений подержал в вытянутых руках, после чего аккуратно опустил ее на светлые кудри Людовика. Римский плебс и духовенство нестройным, но зато гулким хором произнесло клятву верности новому императору и дважды провозгласило:
— Людовику, благочестивейшему Августу, венчанному Богом, великому, миролюбивому императору римлян, жизнь и победа! Жизнь и победа!
Слезы счастья блестели в глазах новоиспеченного императора, который до последнего дня отказывался верить, что эта коронация вообще когда-нибудь состоится. Папа Бенедикт испытывал чувство облегчения, свойственного человеку, который после долгих раздумий и терзаний все-таки решился на сложный выбор. Обнаруженные недостатки нового монарха, Бенедикт мысленно пытался возвести в достоинство, успокаивая себя уже давно затверженной мантрой, что, возможно, таким человеком, как Людовик, будет нетрудно управлять. В тоже время, перед глазами Бенедикта неотвязно маячил образ Беренгария, который по своим достоинствам правителя, быть может, ничуть не превосходил Людовика, но зато был куда более благочестивым и ревностным христианином, чем император-бургундец, все последние дни довольно равнодушно взиравший на завораживающие своей святостью христианские реликвии Рима.
В конце церемонии Людовик зачитал устами глашатаев привилегии, дарованные им Римской Церкви, в которых та не услышала для себя ничего нового и привлекательного, Людовик просто подтвердил все то, что было ранее даровано Церкви его более расточительными предшественниками. Затем было зачитано о дарах главным церквям Рима, после чего Бенедикт окончательно погрузился в уныние. Все эти кубки, золоченые столики, конечно, в хозяйстве церквей будут вещами нелишними, но все же, уровень подарков, вручаемых Людовиком, соответствовал подаркам какого-нибудь мелкотравчатого барона, прибывшего с паломническими целями. И совсем уж недовольно хмыкнул Бенедикт, когда Людовик забыл о давней церемониальной традиции вручить короновавшему его понтифику несколько золотых монет. Нет, ворчание папы было вовсе не продиктовано ущемлением именно его, личных интересов, это стало уже не сдерживаемой реакцией на вопиющую жадность императора. В этот момент Бенедикт поверил слухам, рассказанным очевидцами римского похода Людовика, как накануне приезда в один из попутных замков, слуга, обустраивавший ночлег и стол своего господина, предлагал хозяевам замка подарить ему коня в обмен на то, что Людовик удовольствуется лишь третью частью предложенного к столу. По слухам, эта позорная сделка действительно состоялась.
Людовик пожмотничал и в отношении римлян, хлебных и мясных раздач от него Рим так и не дождался. Пришлось Теофилакту и его окружению, по приказу папы, вновь открывать городские винные погреба и мясные лавки, иначе бургундский император мог бы услышать от города в день своей коронации много нового, но мало почтительного для себя. Сам же Теофилакт удостоился небольшого имения в Лациуме и его чувства были бы близки к общегражданским, если бы не существенное дополнение, озвученное Людовиком:
— Титул императора, пожалованный мне Богом и людьми, без подчиненных мне институтов власти, есть фикция и пустота, — Людовик с удовольствием прислушивался к собственным губам, выговаривающим это величественное «император».
— Мой долг, долг императора Западных земель, стремиться к возрождению органов власти, в свое время способствовавших могуществу «
Теофилакт с почтением поклонился. Конечно, звания эти не стоили скупому Людовику ни одного папского солида, ни одного флорентийского денария и могли польстить только человеку, страдавшему неудовлетворенным тщеславием. Прошли века с тех пор, когда решения и действия сената или консула Рима становились судьбоносными вехами в истории Вечного города и отзывались грозным топотом римских когорт во всех закоулках Европы. С падением Великой Империи и воцарением сначала готов, а затем лангобардов, должности сенатора и консула Рима, постепенно теряя свое значение, в конце концов, были упразднены. Мысли о реставрации сената периодически возникали у франкских завоевателей Рима, однако, вновь появляясь на Божий свет, эти звания никак не могли надолго прижиться в городе. Император Людовик попытался в этом деле оказаться успешнее прочих.
На ассамблее высшей знати и духовенства Рима, где обсуждались вопросы благополучия Вечного города и нужды Святой Церкви, Людовик, предварительно получив согласование от папы, сформировал сенат в лице Теофилакта, графа Тусколо, и шестерых старейшин из наиболее уважаемых в Риме родов: Григория, Грациана, Адриана, Феодора, Льва, и Анастасия. Все они и раньше входили в состав римского муниципалитета, называемого консилиумом, так что, по сути, городское управление меняло только свою вывеску на более пышную и в веках прославленную. Теофилакт же с титулом консула получал в сенате звание первого среди равных, ибо на него были возложены обязанности по защите Рима, а в отсутствие императора — еще и престола Святого Петра от внешних врагов. В завершение темы вновь образованного Сената стоит отметить как примечательный факт то, что подавляющее большинство его первых членов имело греческие корни.
Ну а наибольшие плоды от коронации Людовика, как и следовало ожидать, пожала тосканская партия. Берта Тосканская буквально проходу не давала Людовику, осыпая того изощреннейшей лестью и делая небогатому властелину завидные по щедрости подарки. Людовик поначалу, как добрый родственник, отвечал взаимностью. Однако затем ухаживания Берты начали тяготить его, а сделав Тоскане подарок в виде обширных земель в Лангобардии Людовик заставил нехорошо встрепенуться всех явных и тайных недоброжелателей Берты и Адальберта. Сам папа встревожился, увидев в планах Берты попытки создать у него под боком могущественное королевство со столицей в Лукке. Схожих опасений придерживался и маркграф Иврейский, и герцог Беневента, и семейство Теофилактов. Все они начали тайные интриги против тосканцев, вливая в уши Людовика нужную им информацию и сплетни, и, в свою очередь, пытаясь задобрить нового императора. Людовик охотно прислушивался к сплетням всех противоборствующих лагерей, считая себя выше всех этих пигмейских схваток и полагая, что тем самым имеет все нити управления в своих руках и держит ситуацию под абсолютным контролем.
После празднования Светлого Христова Воскресенья33 император Людовик выразил желание покинуть Рим и направиться в Павию, где он намеревался основать свою резиденцию, тогда как Рим, по его словам, был, есть и будет вотчиной Святого Петра и наместника его. Папа и римская знать приняли это известие с плохо скрываемой радостью — они не видели для себя выгод от дальнейшего пребывания Людовика в Риме, тем более что отношения между бургундцами и римлянами портились день ото дня. Минуло почти пять лет с тех пор, как Рим избавился от германского гарнизона Фароальда, и за это время город отвык от присутствия чужаков с чуждыми им манерами и темпераментом. К тому же германцы, хотя и отличались порой необузданностью нрава и излишним пристрастием к горячительным напиткам, по отношению к гражданам Рима всегда стремились вести себя подчеркнуто уважительно, особенно к служителям Церкви. Что же касается бургундцев, то, короновав своего Людовика, они, по всей видимости, в полной мере ощутили свою собственную сопричастность к этому событию, которое поставили в немалую заслугу себе и своей земле. В итоге бургундцы вели себя с римлянами на удивление надменно, к духовенству относились с видимым пренебрежением, что и вызвало в Риме со временем сначала глухой ропот, а потом и вовсе кровавые городские стычки. Так что весть об отъезде Людовика из Рима никого из местных жителей не расстроила.
А вот тосканцы, напротив, решили воспользоваться случаем и заманить Людовика с его палатинами к себе. Берта, пустив в ход все свое обаяние и рисуя перед императором сытные картины тосканского благоденствия и характер потенциальных подарков, которые ожидают Людовика на берегах Серкио и Арно, добилась-таки согласия Людовика по дороге в Павию заглянуть в Лукку. Там, в своей резиденции, хлебосольные тосканские хозяева намеревались во что бы то ни стало окончательно приручить своего бургундского родственника и заручиться от него территориальными, политическими и даже матримониальными выгодами, а также сподвигнуть императора Людовика на опаснейшую авантюру — попробовать разобраться с затаившимся на севере Италии Беренгарием Фриульским, и тем самым снять с Адальберта злополучную клятву вассальной верности, которую последний принес Беренгарию в павийской тюрьме.
Эпизод 7. 1655-й год с даты основания Рима, 15-й год правления базилевса Льва Мудрого, 1-й год правления императора Запада Людовика Прованского (май 901 года от Рождества Христова)
В конце апреля 901 года Людовик со своим войском покинул Рим, тепло и, как потом выяснилось, навсегда попрощавшись с папой Бенедиктом. Приняв приглашение от графа Тосканы, он, тем не менее, решил взять с собой в сопровождение Теофилакта, которому доверял безгранично и который, по мнению Людовика, мог бы послужить ему противовесом тосканской партии и уберечь его, Людовика, от неправильных ходов в замысловатых политических играх. Теофилакт, в свою очередь, взял с собой не только Теодору, но и маленькую Мароцию, а сам город оставил на попечение недавно образованного сената. Приглашение Людовиком Теофилактов, разумеется, не могло понравиться Берте Тосканской, однако спорить на сей счет с императором она не стала, посчитав присутствие Теодоры тем легким облачком, что иногда появляется на абсолютно пустынном небе, но погоду кардинально не меняет.
Дорога заняла чуть более недели. По пути войско императора миновало Флоренцию, где Людовик был встречен Кайлоном, архиепископом Равеннским, также направлявшимся в Лукку. Больше ничего путников во Флоренции не заинтересовало, город в то время только начинал свой путь к будущей оглушительной славе.
А вот Лукка переживала в те годы пик своего расцвета. Основанная еще лигурийскими племенами, Лукка затем век от века набирала мощь, пользуясь своим исключительно выгодным географическим положением, ибо находилась на перепутье дорог, ведущих в Пизу, Равенну, Милан и Рим. Город рос и богател, открывшиеся здесь шелковые школы приносили их владельцам дополнительный немалый доход, а с недавнего времени Лукка даже получила право чеканить собственную монету. В последние годы Тоскана умело лавировала между соперничавшими в Италии государствами и смогла благодаря этому избежать значительных войн и потрясений. Известную дипломатию тосканские графы проявляли и в отношении иноверцев с Востока, благодаря чему их не пугало соседство с Фраксинетом и даже Гарильяно, с которым графы вели не очень афишируемую, но достаточно оживленную торговлю. Все это вместе взятое позволило Адальберту еще при жизни обоснованно получить прозвище Богатый, а его подданным чувствовать себя едва ли не самыми сытыми плебеями во всей Италии.
Чтобы показать свою резиденцию во всей красе, Адальберт предложил Людовику объехать город с востока и зайти в северные ворота. Гости восторженно крестились при виде великолепной базилики Белой Богоматери За Крепостными Стенами, с интересом и проснувшимся азартом смотрели на прекрасно сохранившийся гладиаторский амфитеатр и преисполнились глубоким уважением в тот момент, когда их кортеж торжественно вступал в город сквозь северные ворота, увенчанные грандиозными цилиндрическими сторожевыми башнями. Восхищение Людовика и его спутников многажды возросло, когда они въехали в резиденцию тосканских маркграфов, которая в описываемое время располагалась на том самом месте, где сейчас находится дворец Синьории. Чтобы окончательно добить гостей великолепием своей столицы, граф Адальберт сразу же после размещения гостей отправился вместе с Людовиком на торжественную мессу в неподражаемый собор Святого Мартина, где от лицезрения священной красоты и торжественности у бургундского императора попросту захватило дух.
Вечером того же дня Адальберт устроил в честь императора роскошный пир, а на следующий день, невзирая на окончание весны, гости отправились на охоту. Главным анекдотом во время погони за дичью, передававшимся из уст в уста, стал рассказ о недавнем исчезновении во время охоты известного всем туринского епископа Амолона. По слухам, почтенный отец погнался за лисицей, после чего его никто более не видел. Злые языки, а их по отношению к Амолону в его родном городе было великое множество, уверяли, что нечестивого падре забрал сам Сатана, на время прикинувшийся лисой. Знатные вельможи, услыхав эту байку, дружно смеялись в свои густые усы и бороды, в этот день они перебили множество всякой дичи, но преследовать периодически возникавших перед их глазами лисиц не решился никто.
В веселье и празднестве прошли несколько дней. Адальберт старался изо всех сил ублажить гостя. Постепенно вечерние торжественные пиры становились все более разгульными и непристойными — к циркачам и музыкантам присоединились пунийские танцовщицы во все более откровенных нарядах, и архиепископу Равеннскому в конце дня порой бывало нелегко заснуть от увиденного.
ebooksa