Майор перевел Жану вопросы капитана.
— Я не буду отвечать на эти вопросы.
— Он отказывается отвечать. В гестапо ему быстро развяжут язык, у них даже немые разговаривают, а я вынужден соблюдать видимость приличия.
— Гестапо? — возмущенным голосом спросил Шульц. — Причем здесь гестапо? Это вопросы внешней разведки. Нужно знать, кто за этим стоит, не появятся ли здесь в ближайшее время английские и американские войска? А гестапо пусть ловит партизан.
— Ну, в те вопросы, что Вас интересуют, вряд ли он посвящен.
— Мне приказано доставить его в Германию, желательно живым и целым, там разберутся. Что с ним? Он ранен?
— Сломал ногу, неудачно приземлился с парашютом.
— Уберите его, окажите медицинскую помощь, чтобы он не издох по дороге.
Естественно, вопросы, на которые Жан отвечать отказался, интересовали немецкое командование, и к нему применили бы все известные методы, чтобы выбить эту информацию, но Шульц, перед самым допросом, получил данные от армейской разведки. Он знал, что французское воинское формирование — всего одна эскадрилья из четырнадцати пилотов. Но, как известно, и малая искорка может стать причиной большого пожара, важно было знать, что может последовать за этим. Нужно было выведать у Жана все, что он знает относительно инициаторов и организаторов отправки эскадрильи в Россию. Вопрос решался на самом высоком уровне, мнение о том, что Жан скорее будет более откровенен со своими соотечественниками в лагере, чем со следователем, и скажет то, о чем под пытками постарается умолчать, преобладало. Потому он избежал допроса с пристрастием, и был отправлен в лагерь, где было немало французов.
Многие из французских военных, что попали в плен еще в мае сорокового года, во время боев на французско-бельгийской границе, содержались в лагере, в горах, у скалы Старый монах. Там строился подземный завод по производству атомного оружия. Немецкие физики-ядерщики вплотную подошли к решению проблемы создания бомбы, летом 1944 года был создан опытный образец устройства, который и был испытан в октябре на острове Рюген. Устройство имело значительные размеры, и не могло еще быть применено в качестве авиабомбы или боевой части ракеты, но ученые надеялись в ближайшем будущем проблему эту решить, потому и строился этот секретный, подземный завод. Сам завод, вместе с исследовательскими лабораториями, был в ведомстве «Ананербе», а руководство лагерем и охрану осуществляла служба имперской безопасности, СД.
Врач полка наложил на сломанную ногу шину, плотно прибинтовав ее к ноге, и выдал Жану костыль, чтобы тот мог передвигаться самостоятельно. После его отвезли на железнодорожную станцию. Его, на этот раз, не забрасывали в кузов, а даже помогли взобраться, сам капитан абвера сопровождал пленника. Он сел в кабину, а в кузов запрыгнули четыре солдата с автоматами, хотя он, со сломанной ногой, и так не смог бы сбежать. Теперь он не лежал, а сидел на полу кузова, опираясь спиною о борт.
Дорога была все такой же, грязной, раскисшей, покрытой лужами, ямами и колдобинами, и каждый ухаб болью отдавался в сломанной ноге. Путь лежал через лес, на деревьях уже начала распускаться листва, но пения птиц не было слышно, гул близкой канонады заглушал все звуки весеннего леса. Ствол березы, перебитый осколком снаряда, как полуоткрытый шлагбаум, проплыл над машиной, и тонкая ветка с набухшими почками, хлестнув по кабине, прошла мимо лица пленника. Жан подумал, что даже исхлестанная пулями, иссеченная осколками снарядов жизнь, все равно прорывается зеленой листвой сквозь серный дым войны. Придет еще время, когда он будет спокойно гулять по весеннему лесу и слушать пение птиц, непременно придет.
Лес кончился, и машина въехала в небольшой городок с железнодорожной станцией. Уцелевших домов было мало, повсюду виднелись закопченные дымом пожаров развалины, черные трубы местами торчали из земли там, где еще недавно стояли дома. У самой станции машина остановилась, капитан ушел, а Жан, под охраной четырех автоматчиков, остался сидеть в кузове. До слуха его доносились свистки паровозов, крики команд на немецком, грохот и лязганье вагонных колес. Наконец, капитан возвратился и приказал погрузить пленного в грязный товарный вагон, в котором уже находились другие военнопленные.
Потом менялись станции, эшелоны, команды, иногда поезд попадал под бомбежку, он останавливался, охрана разбегалась, стараясь укрыться в лесу от бомб, а пленные так и оставались в закрытых вагонах. В те минуты, когда свист бомбы разрывал пространство и грохот близкого взрыва сотрясал вагон, Жан думал, что, наверное, было бы лучше умереть тут, под бомбами русских самолетов, сразу кончилось бы все: и боль, и отчаяние, и позор плена. Страшило лишь то, что никто из близких и друзей никогда не узнает о его судьбе.
С конечной станции, куда прибыл эшелон, пленных везли в лагерь в закрытых грузовиках, так что он не знал, куда его привезли, где находится этот лагерь, хотя местность казалась ему знакомой. Лагерь располагался в горах, на самом перевале; у края его, перед поросшим низкими деревьями склоном высилась скала, под скалой — вход в пещеру. Дощатые, неотапливаемые бараки серо-грязного цвета стояли на самом седле перевала, продуваемого всеми ветрами. Вокруг были разбросаны камни-валуны, поросшие мхами и лишайниками. По периметру лагеря располагались четыре вышки, на которых дежурили часовые с пулеметами. Колючая проволока ограждала территорию лишь с трех сторон, с четвертой границу лагеря обозначала пропасть. Перед самой пропастью скалы обрывались уступом высотой в человеческий рост, откуда до пропасти было несколько метров пологого склона, покрытого россыпью мелких камней, удержаться на которых, сорвавшись с обрыва, было сложно.
Пленных распределили по баракам, довели распорядок лагерной жизни, и начались тяжелые, каторжные будни. Работали под землей, пленные кирками вырубали полости в подземелье для складских помещений и цехов, к готовым помещениям доступа они не имели. В эти помещения вели железные двери, наподобие тех, что отделяют друг от друга отсеки подводной лодки, за дверью был тамбур, в котором стоял часовой, потом следующая дверь, и только за пятой дверью начинались лаборатории и цеха.
Несмотря на то, что у Жана нога еще полностью не срослась и он пользовался костылем, от тяжелых работ его не освобождали. Жан работал киркой, опираясь на здоровую ногу и на костыль. Возвращаясь в барак после работы, он изможденный падал на нары и забывался тяжелым, тревожным сном. Короткий сон не давал отдыха, с каждым днем ему становилось все хуже, Жан понимал, долго он так не протянет.
Однажды вечером после работы к нему подошел человек, присел рядом, на нары и спросил:
— Из новеньких?
— Да, прибыл неделю назад.
ebooksa