Терялся в догадках Эшши-хан: кто мог предать? Курд-контрабандист? Или чабаны?.. Неужто в его агентуру втерлись чекисты? А засаду-то выставили прямо на пути.
Ночью, проехав верст десять, обнаружили, что покойник исчез, а уснувший нукер не мог толком объяснить, куда же девался притороченный к седлу кожаный мешок — на месте его не оказалось. Пришлось возвращаться назад и в потемках искать пропажу. Хорошо еще, что отыскали, а могло случиться непоправимое — шакалы или волки, рыскавшие по степи, запросто растерзали бы на клочки усопшего. Час от часу не легче.
Словно чье-то проклятие нависло над отрядом. К тому же нукеры заблудились и, ни о чем не подозревая, чуть проехали по советской территории, но их тут же обстреляли кизыл аскеры. Пришлось сломя голову уходить от погони. В суматохе потеряли последнего запасного коня, везшего съестное, боеприпасы и кое-какие пожитки.
Эшши-хан горестно вздыхал: все оборачивалось так, что о переходе границы и думать было нечего… Если бы и удалось, то до Бедиркента две недели пути, запасных коней нет, продуктов лишь на сутки. В Каракумах баев почти не осталось — всех Советская власть под корень вывела. В Мерве есть надежные люди, но они не предупреждены… Пока их проищешь, чего доброго, к чекистам угодишь… Да и нукеры измотались. Эшши-хан заметил, что им тоже не хотелось идти в Туркмению, боялись, что их там схватят… Что делать? Возвращаться в Герат?! Не думал, не гадал басмаческий предводитель, что дорога к святой гробнице окажется такой тернистой, полной неожиданностей: он даже перессорился с оставшимися в живых нукерами, а одного ханский сын чуть не пристрелил, но его товарищи отстояли. Ну, не беда, он еще припомнит им это…
Ночью, за один переход до Чиль Духтара, расположенного на афганской стороне, напротив Кушки, когда задуло с севера холодным ветром, обычным в ту пору, Эшши-хан приказал развести костер — теперь некого таиться — и, сидя с его подветренной стороны, брезгливо повел своим мясистым носом:
— Никак падалью отдает… Не продохнешь! И выбрали же стоянку, недотепы!
Сморенным усталостью нукерам не хотелось даже разговаривать, они лежали, прижавшись друг к дружке, укрывшись халатами, полушубками. Эшши-хан, почувствовав их настроение, сменил тему разговора и, чуть заискивая, сказал:
— Мужайтесь, джигиты! Если будет угодно аллаху, вернемся в Герат… Видит всевышний, мы сделали все, что смогли. Да вознаградит нас аллах!..
Нукеры, подремывая, и не слушали его, кто-то уж похрапывал, лишь один караульный, сидевший с ним рядом, не сводил с него глаз, будто не веря, что скоро придет конец их мытарствам.
Утром Эшши-хан, проснувшись первым, обошел лагерь и, подойдя к кожаному мешку, учуял тяжелый смрад. Вон откуда такой дух! Смекнул, почему так выразительно промолчали вчера нукеры: труп, наверное, припахивал давно, но Эшши-хан, старавшийся не подходить к нему, просто не знал о том. «Ах, скользкий ящер! — Эшши-хан позеленел от злости, вспомнив юркие глаза индуса. — «Забальзамирован, как египетский фараон!» Погоди, вернусь, я тебя из-под земли достану! Я тебя самого так забальзамирую, что голодные шакалы побрезгуют тобою…»
Эшши-хан растолкал спящих нукеров. Когда они кинулись к лошадям, Эшши-хан дал волю своим чувствам:
— Идиоты, куда вы? Чего молчали?.. Могилу ройте!
Нукеры, засучив рукава, взялись за длинные ножи, которыми закалывают верблюдов, и молча принялись копать каменистую землю. «Такая не будет ему пухом, — Эшши-хан рассеянно поглядывал на бугор, медленно выраставший у его ног. — А могла быть глинистой, мягкой…»
Эшши-хан огляделся по сторонам — ему послышались какие-то звуки. Затем, придержав рукой тельпек — мохнатую папаху, задрал голову… Высоко в хмуром небе с карканьем кружила стая ворон.
В ту пору шел 1939 год…
ПО ЗАКОНУ И СОВЕСТИ
В свое время в Ташкенте проходила Всесоюзная конференция, посвященная морально-нравственным и правовым проблемам в художественной литературе. Должен отметить, что на конференции писатели объективно и строго взглянули на работу своего «цеха». Им пришлось услышать немало упреков в адрес отдельных произведений и от их, так сказать, героев — тех, кто стоит на страже общественного порядка и государственной безопасности. И в неточности были упреки, и в верхоглядстве, и даже в неуемной «жажде крови». Но главным упреком, мне кажется, был упрек в схематизме характера героя приключенческого произведения — будь он чекист или работник милиции, в отсутствии жизненной правды, легкой подмене живого человека ходячим манекеном, этаким штампованным персонажем со стереотипными достоинствами и недостатками. Они красивы, эти персонажи, работоспособны, благородны и умны. Они отлично стреляют, владеют приемами самбо и каратэ, мастерски водят машины и лихо ездят верхом, читают книги и пекутся о своих женах и детях. А уж о их профессиональных навыках и говорить нечего. Но закроешь такую книгу, отложишь ее в сторону — и не вспомнишь уже, о чем она. А уж о ком — тем более.
В Стокгольме — на третьем Всемирном конгрессе писателей-приключенцев — я разговорился с неким видным теоретиком детективного жанра, приехавшим в Швецию из Великобритании, из своего рода альма-матер авантюрного романа. Снисходительно улыбаясь, он сказал мне:
— У вас в стране неплохие детективы появились. Но уж больно вы к ним относитесь… — он поискал слово — …по-писательски.
— Это как? — не понял я.
ebooksa