Андрей Михайлович покраснел, лицо его напряглось. Даже руки задрожали, когда он вновь потянулся вытирать платком лоб.
– Да, я действительно с ним разговаривал. Минуты три-четыре, но не больше.
– О чем говорили?
– О сегодняшнем дне, вернее о предстоящих похоронах и поминках. Что надо в меню включить, а без чего можно и обойтись.
– Кудряшов выглядел как обычно?
«Странный вопрос, – отметила я раздраженно. – Может, для полиции перешагивать через чьи-то трупы – обычное дело, но в моей практике это впервые, как впрочем, наверное, и для остальных».
– Какой там обычно! Разве обычно такое случается? – озвучил мои мысли Андрей Михайлович. – Мы все были расстроены и подавлены смертью Дмитрия. Я даже с Василием Ивановичем долго говорить не стал. Он словно вполуха меня слушал и, как мне показалось, торопился.
– Куда?
– Домой, наверное. Я его отпустил. Потом сам ушел. Ну да вы видели, как я уходил! – вспомнил Андрей Михайлович. Лицо его просветлело. Денис Александрович напротив, по-моему, расстроился. – Я еще у вас спросил, можно ли мне идти. Вы к тому времени всех опросили.
– Н-да, – нехотя подтвердил Лукин. – Идите.
Мне тоже не имело смысла оставаться в зале. Мои служебные обязанности никто не отменял: мне, как бухгалтеру, всегда есть чем заняться.
В кабинете до сих пор стоял запах табачного дыма. Вчера Лукин, бесцеремонно заняв мое рабочее место, даже не спросил, можно ли здесь курить. Вместо пепельницы он приспособил пустой цветочный горшок, который успел заполнить окурками почти наполовину.
Не люблю кавардак на рабочем месте, поэтому, прежде чем положить на стол бухгалтерские счета, я достала тряпку и начала наводить в кабинете порядок: вытерла стол, взяла в руки корзину для мусора, чтобы отнести ее содержимое на помойку.
Прекрасно помню, что вчера моя корзина была пуста: перед концом рабочего дня я всегда освобождаю ее. Моим кабинетом пользовался только Лукин, значит, это он оставил такой ворох скомканных бумаг.
Мне стало интересно, как можно за два часа испортить пачку писчей бумаги, между прочим, моей личной бумаги, аккуратно лежавшей в пластиковой коробочке.
– В конце концов, он ведь не спрашивал у меня разрешения взять бумагу? – пробурчала я себе под нос, разворачивая скомканный листок. – Значит, и претензий ко мне не должно быть никаких.
Как оказалось, Лукин неплохо рисовал. Опрашивая свидетелей, он делал наброски – шаржи. Я нашла свой портрет, портреты повара-японца, Вани и Василия Ивановича. Денис Александрович подмечал наиболее запоминающуюся деталь и делал на ней акцент. Себя я узнала по выдающимся скулам и вздернутому носу, Ваньку – по ушам. Нос с горбинкой был отличительной чертой Василия Ивановича. Японец – и в Африке японец!
– Ни дать ни взять – Пушкин! – сорвалось с языка. – А это что? Ну и скомкал! Так сразу и не развернешь.
Мне удалось разложить на столе помятый листок. Написав всего одно слово «тетродотоксин», дважды подчеркнув его, поставив сверху жирный знак вопроса, а потом зачеркнув, Денис Александрович плотно смял бумагу и выбросил в корзину.
Вспомнился подслушанный разговор Лукина с судмедэкспертом Борисом Карловичем. Тот почему-то был уверен, что Димка отравился не тетродотоксином, а чем-то другим.
ebooksa