— Они весь мир оповестили, что и Москва взята, — возражает Пашкевич.
— Правильно. Но о Москве они врали, а вот о Курске — не знаю. Пока у нас об этом нет точных сведений.
Он садится на бревна и начинает рассказывать…
Неожиданно со стороны покрытого кустарником луга, что лежит между селом и Брянским лесом, доносится многоголосый шум. Отчетливо долетает жалобный детский плач.
Прислушиваюсь. Шум нарастает. Различаю истерический женский крик, громкие взволнованные голоса, причитания.
Пашкевич бросается туда. Я спешу вслед за ним и вижу: из кустов к селу бегут люди.
Что-то страшное, неестественное в этой задыхающейся людской толпе.
Впереди всех старуха в длинном пальто, с непокрытой головой. Седые пряди волос падают на лицо, на плечи, развеваются на ветру. Рядом с ней женщина в оранжевой куртке от лыжного костюма. На руках у женщины крохотная девчушка, закутанная в большой шерстяной платок. Из-под платка высовываются посиневшие от холода голые ножки.
Толпа все густеет, приближаясь к селу. Как волны, переливаются взволнованные крики:
— Дядя Прокоп! Корзину возьми. Корзину!.. С ума свихнулись мужики!..
— Да не орите вы!.. Помогите, люди добрые! Помогите!..
С болью выдыхает кто-то:
— Вот она, смерть пришла…
И над всем этим — разноголосый, разрывающий сердце детский плач. Из кустов выбегают все новые и новые люди с котомками, узлами, ребятишками…
— Что случилось, граждане? — раздается громкий, властный голос Ревы.
Он стоит неподалеку от меня — спокойный, высокий с автоматом в руке. Во всей его могучей фигуре уверенность и сила.
Одна из женщин останавливается и протягивает ему ребенка. Она задыхается от быстрого бега:
— Помогите!.. Не дайте загибнуть. В лесу каратели… Бейте их! Бейте! — и в этом крике ужас, отчаяние, призыв…
Раздается гул моторов. Поднимаю голову: со стороны леса прямо на нас низко идут два «мессера».
— В канаву! Ложись в канаву! — приказываю я.