Часы показывают без пяти шесть. Не отрываясь, смотрю на стрелки: даже секундная и та движется еле-еле. Кажется, вот-вот остановятся часы…
Вдруг раздается голос. В первое мгновение мне кажется, что вошел какой-то человек в хату, близкий, родной человек, и стал рядом со мной.
Не помню точно первых слов, но отчетливо помню, что были сказаны именно те слова, которые ждал, которые мечтал услышать:
«Говорит Москва. Передаем сообщение Советского Информбюро».
Первая фраза утреннего сообщения запоминается так отчетливо, что по сей день знаю ее наизусть:
«В течение ночи на 26-е октября продолжались бои на Таганрогском, Макеевском (Донбасс), Можайском и Малоярославском направлениях».
Дальше диктор говорит о боевых эпизодах: о части подполковника с какой-то грузинской фамилией — на одном из секторов Ленинградского фронта она стремительным ударом выбила фашистов из пункта Г.; о нашей авиачасти, за несколько дней уничтожившей 80 немецких танков и более 100 автомашин с пехотой и боеприпасами; о жестоких боях на северо-западном направлении, где наш батальон в течение дня отбил пять атак двух немецких батальонов.
Наступает короткая пауза, и диктор говорит о партизанах… Нет, я не ослышался. Голос диктора спокойно, уверенно передает о партизанском отряде криворожских горняков Днепропетровской области, пустивших под откос два немецких железнодорожных эшелона; о партизанском отряде учителя Ж., уничтожившем машины с фашистами и захватившем вражеские мотоциклы; о партизанских засадах на дорогах; о смелом налете на железную дорогу; о разгроме партизанами фашистского кавалерийского разъезда.
Сижу, прикованный к наушнику. Кажется, случись что угодно, — землетрясение, пожар, появись фашисты в хате, — я не оторвусь от него.
А диктор уже говорит о советских железнодорожниках, о том, как быстро на Северо-Донецкой дороге грузятся угольные составы, как машинисты Карагандинской дороги водят их со скоростью курьерского поезда…
Слушаю и теряю ощущение места и времени. Я уже не в хате Скворцовых. Раздвинулись, исчезли стены этой хаты — и я вижу батальон, отбивающий яростные атаки фашистов. Вижу летящий под откос вражеский эшелон, подорванный криворожскими горняками, и учителя, лежащего в засаде со своим партизанским отрядом. Вижу льющуюся из ковша яркую струю расплавленного металла и быстро идущий по заснеженной Сибири тяжелый угольный состав. И за всем этим — воля нашей партии.
В горле щекочет, и спазма перехватывает дыхание.
Передача давно кончилась, но я по-прежнему под впечатлением сводки. Почти физически ощущаю: плечом к плечу, локоть к локтю стоят миллионы и миллионы советских людей, в едином порыве поднявшихся на борьбу. И я боец этой монолитной, многомиллионной, непобедимой армии…
— А вы, товарищ, сводки-то не записали, — укоризненно замечает Ленька и улыбается такой же улыбкой, как у Анатолия, — доброй, ласковой, чуть задорной.
От этих слов я, наконец, прихожу в себя. Бросаюсь к Леньке и обнимаю его. В сердце ощущение твердой, несгибаемой, непреоборимой силы. Хочется сделать большое, важное, значительное, чтобы диктор передал из Москвы: «Партизанский отряд, действующий в Брянских лесах, совершил смелую операцию…»
Договариваюсь со Скворцовыми, что на днях мы зайдем за ними и возьмем их вместе с приемником к нам…
Выходим из Бошаровского уже на рассвете…
Еще издали заметив меня, товарищи гурьбой бегут навстречу и шагах в десяти будто по команде останавливаются. Они стоят молча, настороженно.
Стараясь не пропустить ни одной детали, передаю содержание сводки. Никто не перебивает. Когда я кончаю, несколько мгновений царит молчание. Кажется, каждому надо осмыслить все, что он услышал.
Неожиданно они бросаются ко мне, схватывают и-начинают подбрасывать вверх.
ebooksa