— Немцы! — неожиданно кричит Струков.
Поднимаю голову: по большаку на рысях несется кавалерия, за ней легкий танк.
Вслед за Струковым бросаемся в лес. По еле заметной тропе пробираемся в густую заросль. Отойдя километра четыре, останавливаемся отдохнуть на небольшой поляне. Со стороны большака раздаются, одиночные выстрелы и стихают.
— Ну, командир, с великим праздником!
Струков крепко обнимает меня и трижды, по старому русскому обычаю, целует. На сердце горделивое чувство. Отрадно сознавать, что мы отметили великую годовщину боевой операцией…
Подходим к Герасимовке и останавливаемся в кустах. Струков отправляется на разведку, но делает не больше двадцати шагов по открытому полю, как в селе раздаются громкие удары балды: это «последыш» докладывает отцу — путь свободен…
В хате Струкова толчея: мы все еще возбуждены операцией, рассматриваем трофейное оружие, обсуждаем подробности такого Стремительного и удачного боя. Только Рева таинственно шушукается на дворе с «колобком» и стариком хозяином.
— Товарищи партизаны! — обращается к нам Рева, войдя в избу. — Прошу освободить помещение: накрываю на стол. Через пять минут — торжественный обед. Приготовиться. Умывальник в сенях. Швидче, швидче, землячки!
Когда мы возвращаемся в комнату, стол накрыт белой скатертью. Перед каждым из нас лежит кусок пирога с горохом и стоит чашка, наполненная темноватой жидкостью.
— Вино? — удивленно спрашиваю я.
— А як же? Из партизанских подвалов, — гордо отвечает Рева.
— Товарищи, — поднимается Пашкевич. — Поздравляю вас с великим праздником…
— Погоди, сынок, — перебивает Струков. — Я маленько постарше тебя, а на Руси еще дедами прадедов наших заведено, что первое слово за столом — старшему.
Мы все невольно встаем.
— Выпьем, сыны мои, за советскую власть! — Струков говорит горячо и взволнованно. — Нет на свете власти крепче, чем она. Потому не родилась еще и никогда не родится сила, которая могла бы сломить ее… Так выпьем же, други, за нее, за нашу родную, справедливую, могучую, непобедимую советскую власть!
Мы торжественно чокаемся. В наших стаканах чай, настоенный на чернике, но, право же, он бодрит нас, как старое вино.
— Товарищи, — поднимаюсь я. — Егор Емельянович прав: нет силы на земле, которая могла бы сломить советскую власть. Ибо советская власть — это наша партия, наш народ, наша армия. Мы же с вами, друзья, посланцы большевистской партии и советской власти на землю наших отцов и дедов. Это великая честь и великая ответственность. Пью, товарищи, за то, чтобы у нас хватило силы, мужества, уменья оправдать эту высокую честь. Поднимаю тост за мощь партизанской борьбы! За тысячи, за сотни тысяч будущих партизан, друзья!
Один за другим следуют тосты… Я не помню более торжественного, более взволнованного празднования великой годовщины, чем этот скромный обед в струковской хате…
Снова желтый прелый лист под ногами, шум ветра в вершинах деревьев, холодный дождь с мокрым, тотчас же тающим снегом. Мы идем на железнодорожную ветку Суземка — Трубчевск разрушать хозяйство Павлова.
Располагаемся на привал за селом Чухрай в густом кустарнике, на берегу затянутой тонким льдом Неруссы. Ноябрьское солнце уже давно поднялось над горизонтом, но низкие свинцовые тучи закрыли его. Крупными хлопьями падает снег. Липкие снежинки медленно ложатся на голые деревья, на неприютную холодную землю.
ebooksa