Потом меня пригласили в зал. Замполит предупредил, что в зале соберутся все учащиеся ГПТУ, которые придут с урока физкультуры, и я засомневался, стоит ли выступать перед такой многочисленной аудиторией. Но то, что я увидел, превзошло все мои опасения. В зале шумели, бегали, хлопали сиденьями, кричали и свистели не менее трех сотен сорванцов. В конце зала, где были установлены два автомата с газированной водой, столпилась большая очередь. Автоматы шипели, рокотали, стаканы звякали, все переговаривались, громко смеялись, не обращая ни малейшего внимания ни на меня, ни на безуспешно пытавшегося перекричать этот шум замполита.
Я окончательно растерялся. Шум не утихал. Даже сидевшие в первых рядах ребята громко переговаривались и смеялись, не замечая работника милиции, стоявшего на сцене. Не дождавшись тишины, я как можно громче, стараясь перекричать шум зала, спросил:
— Ребята! Знаете ли вы, с какого возраста наступает уголовная ответственность?
В зале засмеялись. Несколько голосов выкрикнуло: «Знаем! «С четырнадцати!» Кто-то в передних рядах довольно громко сказал: «Опять лажу будет пороть!» Шум усилился. Я начал говорить, но мои слова об Уголовном кодексе, о недопустимости антиобщественных поступков тонули в общем шуме, и я почувствовал, что перестаю слышать свой голос, теряю нить рассказа, говорю совсем не то, о чем собирался говорить.
В третьем ряду слева от меня длинноволосый великовозрастный детина щелкал сидящих впереди ребят по ушам, а когда они дергались, оборачивались, искали глазами обидчика, издевательски громко хохотал, а этот смех отдавался в моих висках. Я на минуту замолчал, вглядываясь в задние ряды. Уйти? Ну нет! Я все-таки заставлю их слушать. И, стараясь перекрыть шум зала, начал:
Уже второе четверостишие я читал при полной тишине. Потом на какую-то долю секунды пробежал шумок, но на говоривших зашикали, а я почувствовал, что овладеваю этой непослушной аудиторией.
И когда я торжественно закончил:
В наступившей тишине был неожиданно оглушен громом аплодисментов. Я не узнал лиц ребят. Куда делись пустота, безразличие, даже жестокость! Глаза их светились благодарностью, интересом.
И даже у того длинноволосого в третьем ряду слева оказалось приятное умное лицо. И слушать стихи он умел очень хорошо.
Я снова начал читать — и опять чуткое молчание зала, во время которого ловится, кажется, каждое слово, каждое движение губ.
Я очень люблю Блока. Но в тот день читал его стихи с каким-то особым вдохновением. И когда спустя полтора часа произнес последние строки, ребята стоя провожали меня долго несмолкающими аплодисментами.
Это были хорошие ребята. Им просто надоели сухие нравоучительные беседы. Но разве поэзия не сделала их лучше, красивее, умнее?! Разве бессмертные строки прекрасного русского поэта не оставили в душе неизгладимый след?!
И поэтому я считаю, что моя беседа удалась и свою главную задачу я в тот день выполнил.
Как знать, быть может, ребята оценили доверие, почувствовали уважение к их личности, понимание их интересов. Во всяком случае, тогда мне был преподан предметный урок. Я помню о нем всегда: «Следователь обязан быть учителем, педагогом. Решать любую проблему творчески».
УГОЛОВНОЕ дело на Данилу Паршукова, обвиняемого в злостном хулиганстве, а попросту в беспробудном пьянстве, издевательстве над женой и сыном, третировании соседей, поручили мне. Не раз Данила выбивал в своей квартире то окно, то двери.
Материал собрал полностью. Все есть: протоколы допросов, осмотра места происшествия, заключения медицинской экспертизы Нет только одного: Паршукова. Он умудрялся совершить погром и скрыться до приезда милиции. Безуспешно пытались задержать Данилу участковый инспектор и инспектор уголовного розыска. Когда его жена Лидия Ивановна пришла ко мне в третий раз, заплаканная, с четырехлетним ребенком глазенки которого смотрели испуганно и виновато, как у щенка, который ждет, что сейчас его ударят, я спросил.
— Опять приходил?
Лидия Ивановна молча кивнула. Тихо сказала:
— Двери сломал. Как теперь замок ставить, не знаю: вся дверь разбита.
— Когда он обычно заявляется?
ebooksa