Всё продовольствие скоро было загружено на пиратские корабли, стоящие возле крепости на якоре. Они охранялись отдельным отрядом флибустьеров, прикрывавшим поход Моргана от внезапного появления испанской военной эскадры и захвата ею оставленных на рейде кораблей.
Здесь же, в крепости, перед убытием на Ямайку, Морган решил устроить делёжку добычи, о которой мы догадались по раздававшимся громким возмущённым крикам пиратов, которые участвовали в этом, весьма значимом для них, процессе. Пока они там делили добычу, нам предложили поесть мяса.
Нас заметил Гнилой Билл и, изрядно удивившись, что мы остались живы и по-прежнему не выкуплены, направился прямо к нам. Остановившись перед нами, он заговорил, презрительно хмурясь, рассматривая, при этом, наши обносившиеся в процессе путешествия одежды и откровенно замухрыжный вид.
— Ооо, господа, кого я вижу, инквизитора-неудачника и храброго чтеца морских карт! Рывком, сдёрнув со своей косматой головы пиратскую треуголку с обгорелым краем, шаркнув ею перед нами, он отвесил шутовской поклон, продолжая, при этом, насмехаться над нами.
— Какие люди стоят передо мной, и они, по-прежнему, без оружия! Не правда ли? Какая досада! Желторотый цыплёнок, — тут он снова внимательно посмотрел на меня и, увидев грязь на моём лице, смешанную с потом, которую я никак не мог с себя смыть, продолжил.
— Я прошу прощения, желторотым ты уже не являешься, будущий юнга, ты скорее черноротый, нет, грязноротый, нет, сухоротый, коричневоротый, дерьмоворотый, отвратноротый, ты ублюдок, мать твою! — неожиданно для меня, пришёл он в ярость.
— Ты ещё помнишь, несчастный найдёныш, как бросился на меня с одними кулаками? А, помнишь? И как? — участливо поинтересовался он у меня, — головка-то не болит?
Невольно проведя рукою по голове, я обнаружил едва заживший шрам от удара, обещавший в будущем превратиться на этом месте в кривую, не зарастающую волосом, полосу.
— Ты, сын своих мёртвых родителей, место которых в прислуге у Старого Роджера, ты не забыл, что будешь читать у меня портуланы, ты и твой полумагический падре, обрубок артефактора, инквизитор без зубов, отрыжка Псов Господних. Где твой факел, падре, которым ты выжигаешь ересь? Где он? У ядовитой змеи выдернули все ядовитые зубы! — выкрикнул он последние слова прямо в побледневшее лицо отца Антония.
— Что? Не слышу? Что ты там шамкаешь? А? Выкинул факел? Съел? Проглотил от страха? Ты думаешь, что если обладаешь даром мага, то способен на всё и можешь победить любого смерда? Так ты ошибался, хгм, «небесный лоцман», ошибался. Честная сталь всегда пробьёт твою правую сторону груди и остановит тебя, а твоя голова, покатившись по земле, быстро прекратит твою магическую деятельность. Да и что я говорю, что же ты, падре, не сбежал вместе с мальчишкой от нас? Не смог? Где же твои магические способности и сила?
— А… ты думаешь оставить его про запас! Вы же там, в своих монастырях, любите молоденьких мальчиков, это ведь не считается грехом? Да?
И он громко и оглушительно захохотал, а рядом стоявшие с ним пираты заржали, будто кони, уперев руки в бок и надрывая свои глотки, наслаждаясь полученным развлечением.
Кровь хлынула к лицу Падре Антония, и оно из белого стало ярко — красным. Я даже стал переживать, как бы его не хватил апокалиптический удар от всего услышанного и от тех прилюдных унижений, которые позволил себе Гнилой Билл.
Падре молчал, а Гнилой Билл наслаждал их обоюдным унижением. Он ещё много чего говорил о них, упоминая родителей, и всех, кого только вспомнил, а также морского дьявола, которого называл не иначе, как Старым Роджером. Он оскорблял их так изощренно, насколько позволяла его убогая фантазия, дыша на пленников смесью старого перегара, вони разлагающихся во рту остатков пищи и смрадного дыхания от плохо работающего желудка.
Я давно уже перестал слушать его оскорбления, погрузившись в свои воспоминания, думая о чём угодно, но только не о том, что происходило сейчас прямо передо мной. В моём воображении разворачивался художественный процесс, в котором я рисовал огромный толстый испанский крест на судьбе Гнилого Билла и ему подобных.
В конце концов, поток брани, исходящий от Гнилого Билла, иссяк. Придя в хорошее расположение духа, он даже решил нас накормить, по доброте своей душевной.
— Эй, сладкая парочка вонючих испанцев, не надо думать обо мне плохо, я оставил ваши жизни в ваших руках, и даже не буду брать этого польо с собой, он мне не нужен. Я достаточно награбил, и теперь мне не нужен этот «портулан». Напоследок хочу вам сделать подарок, лично от себя.
И он вытащил из-за пояса пистолет и быстро прицелившись, спустил курок. Грохнул выстрел, и одна из птиц, сильно напоминавшая кондора, только размерами немного меньше, свалилась с дерева на землю. Остальные, шумно взмахнув широкими крыльями, слетели со своих мест и умчались вдаль, громко оглашая окрестности противными сиплыми криками искреннего возмущения подлым убийством своего собрата.
— Вот вам мясо, обдерите его, пожарьте и ешьте за моё здоровье. Он достаточно наелся трупов ваших собратьев. Смотрите, какой он жирный, — и Гнилой Билл, гулко расхохотавшись, пнул убитую птицу сапогом, вызвав у других пиратов новый взрыв хохота.
— Ешьте, не бойтесь, ими питались наши собратья, когда им нечего было есть. Обычное мясо, и не намёка на человечину, которую они давно переварили, — и он, плюнув в нашу сторону жёлто-коричневой слюной, отправился восвояси, сопровождаемый своими товарищами.