Геймекер

Михалыч щелкнул пружинкой, и из полости на стол выпали две старые-престарые игральные кости из оленьего рога.

Глава 47

С этого момента события стали развиваться стремительно.

Вроде никто из мужиков нигде и ничего не болтал, разве что Николай, да и то, в Москве, Алке на ушко. Однако уже через неделю, когда Михалыч возвращался с работы, его машину подрезали. Двое поджарых, прилично одетых субъектов, больше похожих на феэсбешников, чем на бандитов, без суеты выбили боковое стекло, обездвижили Клима паралитическим аэрозолем из баллончика и вытащили из машины.

Когда Климентий очнулся, он ощутил себя привязанным к стулу в довольно большой комнате без окон, в подвале какого-то особняка.

– Звони боссу! – услышал он, – Начинаем!

Патрон не снизошел до того, чтобы спуститься в катакомбы. По узкой технической лестнице узника подняли на второй этаж, провели через несколько комнат и бросили в кресло. Пара охранников осталась у него за спиной. Напротив, за ажурным журнальным столиком, стояло еще одно кресло.

Кабинет, куда его привели, оказался необычным – небольшое круглое окно, нарочито-старые карты на стенах из реечного бруса, чучело обезьянки с оскаленным в яростном крике ртом. Под потолком, висел череп лося с лопатами рогов, раскинутыми метра на два. На спиленных кончиках передних отростков подвешены белые и красные ленты.

Ампирный письменный стол, с причудливо изогнутыми ножками, занимавший половину комнаты, завален книгами, бумагами и экзотическими безделушками. На нем стояло бронзовое распятие, так странно много лет назад приобретенное Михалычем. Клим успел еще раз пожалеть, что не исполнил зарок, не устоял, оставив себе эту железяку.

Вяло блуждая, еще не окрепшим взглядом по комнате Климентий уперся в предмет, привлекший его внимание. В углу, недалеко от окна, прикрытая ажурной пелеринкой казалось, дремала древняя каменная баба, во времена его детства стоявшая на небольшом холме возле деревни, где жила его бабушка. Изваяние было приметой селения и почиталось с незапамятных времен. Хотя народ ходил в церковь, соблюдал посты и праздники, но каждый год приносил подношение и этому истукану, согласно легенде покровительствовавшему всему местному люду. О нем ходило множество слухов, легенд и баек, которые Климентий слышал с детства.

Когда ему было годика три, дед и бабка, разодетые праздничные рубахи водили его на холм, чтобы «познакомить» Мокушку (как звали в селе идолище), с очередным отпрыском своего рода. Это было одно из первых воспоминаний его детства.

Омыв камень водой, из неблизкого, лесного родника, куда дед ходил еще до рассвета, он разложил перед истуканом нехитрые деревенские подношения – магазинные конфеты, печенье, деревенские яички и огурчики. В те времена такие конфеты были редким угощением. Их нужно было доставать через знакомых в райцентре. Удавалось это нечасто. Климке давали их по одной, по воскресениям, не каждую неделю. До сих пор он помнил, с какой жадностью смотрел на разложенное богатство, которое, однако, ему не предназначалось.

Одно из яиц торжественно разбили, обмазав им лицо кумира. Аккуратно собрав слизь, заранее освященной в церкви тряпочкой, помазали его голову. В таком виде он ходил до вечера.

Это было посвящение. Особого смысла оно, конечно, не имело, но старожилы крепко блюли обычай. Даже в те времена, когда каменная баба была схоронена, обряд проводили на валунах, в былые годы лежавших в основании, не давая статуе кренится. Если же молодежь смеялась над старческими причудами, они только кряхтели, прикрывая лицо рукой.

Эта баба вечно служила источником раздора и треволнений. Когда-то давно, ее невзлюбили попы из храма стоящего на пригорке в большом селе напротив. Они уговаривали прихожан разбить идолище. Однако, местные стояли на страже и не давали его в обиду. Во времена совдепии, другие богоборцы, пригнав на холм первый трактор – Фодзон, появившийся в округе, свалили истукана, сбросив его в овраг. Они долбили его ломами, били кувалдами, стреляли из наганов и ружей, пытаясь разбить на куски. Развернув знамена и самодельные лозунги, горластые безбожники отправились домой, грозя вернуться с динамитом и довершить начатое. Деревенские дожидаться не стали, спрятав идола в известном только им месте.

Когда коммунисты сгинули в небытие, идола откопали и водрузили туда, где он когда-то стоял. Однако началась перестройка, а с нею пришли другие напасти. Один из разбогатевших нуворишей построивший особняк в соседнем районе, пригнал автокран, выдернул бабу из земли и увез к себе в качестве декора для альпийской горки. Ни милиция, ни сельсовет связываться с ним не решились. Как не просил народ вернуть божка на место, он тот только смеялся. До тех пор пока его не спалили, накрепко подперев двери железной арматурой. Сгорели его родители, жена, собака… Местный народ был бесправен, забит и жесток. Ничего другого ему не оставалось; он мог позволить себе только два удовольствия – пить самогон, да любить своих божков. Но, то и другое он любил крепко.

Потрепав месяц-другой недавно откинувшихся деревенских сидельцев, следаки как всегда ни чего не нарыли – чего-чего, а бензина и арматуры в здешних местах было в достатке. Хватило бы на всех, в том числе и на них самих. Любитель холявной старины, поняв намек, вернул истукана, навсегда уехав из этих мест.

Несколько лет баба стояла на кургане. Но времена были лихие. Вокруг как грибы вырастали все новые коттеджи, которые строили местные бандиты и прокуроры. От греха бабу снова заныкали.

Теперь Климентий увидел ее здесь. Он сразу же узнал ее, хотя видел всего пару раз в жизни. Метра полтора-два в высоту, она была похожа на слегка отесанный гранитный «палец», которые изредка попадались в округе, и как рассказывали сведущие люди, были притащены древним ледником с далеких северных гор. «Палец» был отесан лишь слегка. Фигура была только намечена. Она как бы выглядывала из природного камня сквозь патину столетий, сгладивших рукотворный рельеф; простоватое лицо, то ли улыбалось, то ли, наоборот, скалилось на неведомого врага. Едва обозначенные опущенные вдоль тела руки, плоские окружности грудей; вертикальная канавка, намечала короткие ноги. Треугольник по верху ног и округлый живот, обозначали ее женское естество.

Несмотря на примитивность изображения, и еще плававшее в токсическом мареве паралитической отравы сознание, Климентий узнал ее. Это была Мокушка, странная подружка далекой юности. Сквозь камень она улыбалась ему, как давнему знакомому, строила глазки, насмешливо дула губки, водила плечами, словно пытаясь освободиться то тяжести гранита и помахать ему ладошкой. Клим обрадовался ей, как будто более близкой подруги у него никогда и не было. Он заулыбался, попытался встать, подойти, коснуться ее тела, которое сразу же ощутил как живое. Но ноги пока плохо его держали.