А тревожиться было о чем. В последнее время кровь на распятии каждый день появлялась, и во сне он слышал заупокойное пение. Знал подвижник, что жить ему оставалось не много. Знал даже – Господь открыл! – день, в который преставится. И знал, что день этот настал. Даже если бы не видел вчера черный столб дыма, что вырос за лесом там, где стоял монастырь, был бы готов. И ждал бы казни от людей и суда от Господа Бога.
– Слава труду! – прозвучал за спиною насмешливый голос. И монах, воткнув в землю лопату, разогнул затекшую спину и ответил так, как ответил бы на «Бог в помощь»:
– Во славу Божию!
На полянку вышли люди в военной форме. Форма была почти что такой же, какую помнил по прежней жизни отец Иоанн, только все же иная. Или просто сидела небрежней, или поношенной уж больно была? Трудно сказать, столько лет в монашеской кельи… А винтовочки те же. Бессменные, безотказные. Поди, еще лет полста лучше ничего не придумают.
– Бога нет, папаша! – хохотнул один из пришедших, вертлявый и смуглый. – Его в семнадцатом году расстреляли!
Солдатики дружно грохнули смехом. Командир, такой же застиранный, в расстегнутой по жаркой поре гимнастерке, одобрительно покивал. Особенно веселился светловолосый парень – косая сажень в плечах. Он смеялся взахлеб, с подвывом, повторяя: « ага, расстреляли!», и по глуповатой физиономии текли счастливые слезы.
– Бог поругаем не бывает… – смиренно ответил отец Иоанн и взялся вновь за лопату.
– Отставить! – негромко произнес командир, и смех мгновенно прервался, хотя слова эти относились, в общем то, не к бойцам, а к монаху. – Положите лопату, папаша. Грядки вам уже не понадобятся.
– Помирать собираешься, а пшеничку сей, – спокойно ответил отец Иоанн. – И это не из Евангелия, так русский народ говорит. Вы же не против народа?
– Ну-ну, прекратить демагогию! Тоже мне, глас народа нашелся! Мироед! Кровопийца!
– Крови на мне не более чем на вас, и только лишь потому, что когда-то и я воевал. За Россию. А что касается мироеда… Стал бы я грядки копать, на всем готовом живя? Или, быть может, я толще самого хлипкого из ваших бойцов?
Отряд смущено притих.
– Так, – подумал Краснов, – разговор пошел не в ту степь. Как бы он мне ребят не сбил с панталыку!
И громко, зычно – так он тоже умел – крикнул:
– Молчать! Иванов, Зуев, Лузгин – обыскать пещеру! Смирнов, Цыкунов – арестованного под стражу!
Трое красноармейцев кинулись вниз, туда, где чернел в склоне оврага узкий глинистый лаз. Двое, скинув винтовки с плеч, подошли к старику и встали от него справа и слева. Следы поношенных сапогов глубоко вдавились в свежие грядки.
Иван Иванович мерил шагами маленький огород. Да, как-то все выходило нескладно. Ладно церковь в Сосновке – там все же была толпа местных крестьян, которые и за вилы могла схватиться. А монастырь? Два больных старика, которым некуда было податься, и полведра пшена в кладовой. Ну, там хоть иконы сожгли и утварь церковную на телегу сгрузили. И то бойцы пошептались, что, мол, нищих гоняем. Где, дескать, тут мироеды? Мишаня утром все обсказал… А тут! Вообще одинокий старик, и живет под землей, и сам грядки копает. Да, поди, и в келье ничего не найти. И жечь нечего будет. Срочно надо речь произнесть, поднять дух боевой и сознательность пролетарскую. А то вон, Цыкунов что-то хмурится. Ну, да хрен с ним – он вообще с червоточинкой. И Трофимка, увалень деревенский, на монаха смотрит с разинутым ртом… Только что-то ничего на ум не приходит…
Снизу, от входа в пещеру, послышался приглушенный выстрел и какой-то неясный шум, словно ветер внезапно налетел на верхушки деревьев. И крик – тоже приглушенный, неясный, и от того еще более страшный. Солдаты испуганно встрепенулись. Недоумок Трофим побледнел и, забывшись, перекрестился.
Краснов, резко отдав команду, с двумя бойцами помчался на шум, сжимая в руке револьвер. С местными богоносцами надо держать ухо востро. Видел он их третьего дня возле церкви. Таким не в светлом будущем – самое место на лесоповале!
Однако тревога оказалась напрасной. Прибежавши на место, подмога застала у входа под землю всех троих эмиссаров, перепуганных и испачканных глиной.
ebooksa