Сабелла (1980)

Четыре года. Когда умерла мать, я попыталась остановиться. И остановилась. Прекратила. Два года воздержания ушли на то, чтобы вернуть почву под ногами, и четыре года я твердо стояла на ногах. Но жажда никогда не покидала меня. Звери в холмах помогали продержаться, но я была охотницей, а моя истинная добыча обитала в стальных прериях, бегала по золотым горам городов, жила в неоновых пещерах поселков.

В холмах водятся волки, даже если эти холмы из стекла.

В лайнере, когда из-за горизонта поднялось солнце и я затемнила свой иллюминатор, мне впервые подумалось: если Касси послала мне проклятие и драгоценный крест, желая меня уничтожить, то зачем она оставила мне восемьдесят тысяч кредитов чистыми?

2

Мы уехали из Восточного, потому что однажды ночью — мне тогда было четырнадцать — я отправилась покататься с парнем. Я подцепила его на шоссе неподалеку от пивной. Мною руководил безумный инстинкт, им — грубость. Его стоило проучить, но не так, как это сделала я. Дорожный патруль обнаружил его тело в кустах. Все решили, что он вылез из машины по нужде, и на него напала одна из диких кошек, которые после того, как в Восточном запретили охоту, причиняли немало хлопот. Парень умер от сердечного приступа, как и все они, но я превратила его шею в кровавое месиво. Если прикусить вену зубами, начнется кровотечение.

В ту ночь мать не ложилась — ждала меня. Когда я пришла домой со странными свежими пятнами на платье, она загнала меня в спальню и стала допрашивать. Шесть часов допроса — и один и тот же вопрос, на который я отвечала честно, но она задавала его мне вновь и вновь, умоляя меня сознаться, что это неправда. Мы обе плакали, кричали, она даже ударила меня несколько раз. Еще задолго до того она водила меня по врачам, но не рассказывала им всей правды. Врачи утверждали, что у меня анемия. В психиатрию давно уже никто не верил, но и церковь в случае со мной оказалась бессильна. Теперь же перед матерью во весь рост встала угроза объяснения с полицией. Ее маленькая дочурка совершила то, чего никак нельзя допустить, нельзя даже поверить в это, но тем не менее необходимо держать в тайне. Так что она предпочла поверить в то, во что поверить было не в пример легче — что из-за неуемной похоти я уже в четырнадцать лет потеряла девственность. Потом я и в самом деле заболела. У меня начались обмороки, а стоило мне пробыть на солнце час или два, как я получала тепловой удар. Один из врачей заявил, что у меня фотофобия, другой — что это психосоматическое. Но потом я убила еще одного парня, это опять свалили на диких кошек, рыщущих по округе, и охотники устроили облаву. Вот тогда мы с матерью и отправились на запад.

Не было никого, кому она могла бы довериться. Те годы подкосили ее — три года в Восточном и четыре на Плато Молота. Но если я стану утверждать, что она так никому и не доверила своей тайны, это будет не вполне точно. Ее сестра Касси навсегда вернулась на Новый Марс и жила в Аресе с мужем, который закладывал фундамент корпорации Коберманов. Должно быть, в своих письмах мать не так уж мало поведала Касильде. Вряд ли она описывала в красках невероятный парализующий ужас, который не оставлял ее ни днем, ни ночью, но думаю, что этот дикий страх был виден между строк. Однако Касси между строк не читала. Все свое время она посвятила мужу и его деньгам. Нам она писала редко, и мы мало что знали о ней — она даже не сообщила о смерти мужа. Лишь на пороге собственной кончины Касси, похоже, заново перечитала или вспомнила письма матери. И ангелы подсказали ей, кто я такая на самом деле, она же поверила им на слово.

Наш дом в Восточном стоял на отшибе, в двадцати милях от Озера Молота и в пяти от ближайшей остановки флаера, и был лишь частично механизирован. Почту обычно привозили раз в месяц, если самому не ходить за ней в поселок. Только посылки и стеллаграммы приносили домой, остальное оставалось лежать в почтовом ящике, вместе с бакалеей, где-то в полумиле от дома, на повороте дороги. Однако нам почти никто ничего не присылал. Плато Молота — тоже весьма дикое место. По холмам бродят волки, на окраине под недостроенной дамбой ржавеют останки землечерпалок. Бары тут похожи на желтые музыкальные шкатулки, а с девушками, работающими в них, никто никогда почему-то не узаконивает отношений. Они подражают стилю женщин-вамп минувших веков: алые ногти, блестки в волосах, ледяные глаза.

Моя мать выбирала дом по каталогу. Понимала ли она, какое хитроумие проявила, купив именно этот дом именно в этом месте, или в собственное хитроумие она тоже не верила?

После переезда у нас оставалось не так много денег, но их хватило, чтобы кое-что перестроить, установить автоматические двери, кондиционеры, пылесборники. (А вбиблиотеке тетушки Касси было полно пыли. Она что, снова вошла в моду?)У меня был собственный аудиоцентр. Я лежала на полу в гостиной и слушала — Прокофьева, Стравинского, Ведера, Нильса. Музыка, которую я любила, пугала мою мать — она считала, что такая музыка подстегивает мое безумие. Она не понимала, что это мой успокоительный бальзам, и уходила в другой конец дома, когда я включала аудио.

Она пыталась заставить меня есть. У меня была потеря аппетита на нервной почве, она же считала, что я нарочно порчу свое здоровье. Потом я научилась притворяться, а она — позволять одурачить себя. Я уносила еду к себе в комнату, вываливала в пластиковую коробку, которую прятала под кроватью, а потом выбрасывала в примитивный измельчитель на кухне. На нашей розовой планете школьное обучение заканчивается лет в тринадцать-четырнадцать, а дальше каждый сам выбирает свой путь. Можно учиться, не выходя из дома, с помощью приходящих по почте книгофильмов и телепередач. Это было безопасно. На заднем дворе, на апельсиновом дереве в пятнадцать футов высотой, висели старые качели. Мать садилась у открытого окна своей спальни и неотрывно смотрела, как я качаюсь и качаюсь бессонными ночами. Когда же качели оставались пусты, она искала меня по всему дому — а пустовали они часто.

Я могла бежать многие мили по горам и пескам, залитым звездным светом, вдоль утесов, по каньонам, затянутым тенями и заросшим папоротниками. Я ничего не боялась. Это были места, которые я понимала, и здесь никто не знал меня, совсем как в больших городах. Я училась охотиться в этом диком краю, в коридорах тьмы, и, охотясь, училась не убивать свои жертвы. Правда, с животными это было труднее — они чувствуют хищника издалека, и даже если лежат беспомощные во власти охотника, норовят сбежать. Если охотника и жертву не связывает плотское влечение, все это превращается в какое-то вредительство.

Однажды, когда мне было пятнадцать, дорогу, ведущую к станции «Озеро Молота», стали ремонтировать. Работы шли на склоне полумилей ниже нашего дома. Окно моей спальни выходило как раз на этот склон, и я видела их сквозь затемненное стекло. Синяя пыль, синие тени, двое мужчин и их строительные роботы. Потом наступил пасмурный день — небо стало как розовый зонтик, закрывший землю от солнца. Я вышла из дома, села на камень и стала смотреть. Возможно, рабочие слышали о девушке, живущей в доме на холме, и это придало им наглости. Меднокожие особи мужского пола разом повернулись, долго разглядывали меня, а потом предложили выпить с ними пива.

Все получилось совершенно естественно. Если их двое, то один всегда беспечнее другого. Он-то и был мне нужен. Его звали Фрэнк. Он вернулся, когда стемнело, тихо насвистывая, в чистой рубашке. Мы пошли в холмы, вверх по склонам, в мерцающей пыли звездного света. Фрэнк понравился мне. Он оказался чутким и на удивление благовоспитанным. Он сказал мне, что я шекспировская Джульетта, а я убила его и скорбела о нем. Он стал первым после долгого перерыва, и я не смогла остановиться. К тому же… мне нравилось ощущать власть над ним, то, как он цеплялся за меня. Я сидела и плакала, держа его за руку, но белки его глаз сверкали как жалкая пародия на звезды.

Я часто слышала волков. Их всегда было слышно в доме. В иной сезон они наводняли холмы, словно море песка, в другой — уходили к Брейду или на запад, к Монтиба. Но в эту ночь они окружили меня, и глаза их пылали в ночи алым созвездием.

Я не боялась их. Я не смогла бы выразить это словами, но понимала. Они и я. Тетушка Касси была права: Сабелла — из волчьего племени.

Плавно, как облака, плывущие по небу, стая стекалась ко мне. И словно облака, они заслонили от меня Фрэнка и то, что сделали с ним. Животные, привезенные с Земли, не едят падали, но волки Нового Марса не брезговали свежей мертвечиной, по крайней мере, той, что оставалась после меня.

Потом местное телевидение передало в сводке новостей, что молодого кибертехника загрызли волки.

Волки убивали, да. Время от времени кто-нибудь забредал в горы с неисправным оружием или, по невежеству, вовсе безоружным — на свидание с девушкой. Потом приходили другие, уже хорошо вооруженные, охотились, и в ночном небе сверкали злобные отсветы.

Когда мне было шестнадцать, тетушка Касси прислала мне чек. Тогда я прикупила кое-что из одежды и набор косметики. И еще высветлила волосы. Я добиралась до города за три часа, бегом — я вообще способна часами бежать, быстро или медленно, или идти скорым шагом. А выглядела я, как свободная девушка из бара. Обычно я знакомилась с приезжими, которых никто не хватится. На джипах с солнечными батареями, на глайдерах или на старомодных автомобилях с двигателем внутреннего сгорания мы с ними отправлялись назад, в широкие просторы Плато Молота. Вскоре я научилась отпивать понемногу, лишь столько, сколько необходимо. И я освоила еще одну уловку — теперь они приходили ко мне вновь и упрашивали меня. Они думали, что просят меня перепихнуться с ними, а на самом деле молили о смерти. Только трое из них выследили, где я живу. Один из них избил меня. Он наносил мне удары по спине и животу, потом оттащил под апельсиновое дерево и изнасиловал, и почему-то я его не тронула. Он встал, проревел, что теперь я больше никому не смогу навредить, и ушел. Все это время мать была в доме, стоя на коленях. У меня была игрушка, одна из тех кукол без руки или ноги, которых дети бросают где попало. Мать где-то отыскала ее. Она стояла на коленях, прижимала куклу к груди, плакала и повторяла: «Что же ты с собой делаешь, о, Бел, Бел, что ты делаешь…» Но говорила она не со мной, а с куклой. Вскоре после этого она умерла, упала замертво в кроваво-алое пятно света под старым витражом. Мама. Мама…