— Ну, с небольшими оговорками, — почему бы и нет? А тебе так не кажется?
— Что же мне, и к двоюродной бабке Генри, или кем она там ему приходится, так же относиться, как к нему? — Нэнси начала фразу с сарказмом, но закончила совершенно растеряно. Сам вопрос, как нередко случается, уже содержал ответ. За Нэнси ответило ее сердце; вопрос обнажил эмоцию, она-то и стала ответом. Любить…
— Но не могу же я, — воскликнула Нэнси, — открыть вот это, — она прижала руку к сердцу, — всем и каждому. Этого просто нельзя сделать! Оно живет только для него.
— Не совсем так, — сказала Сибил. — Оно живет для себя и в себе. Ты можешь просто позволить ему вернуться к вечным истокам.
Нэнси поразмыслила.
— И тогда я стану любить даже Джоанну?
— Если ты разрешишь этому завладеть тобой целиком и полностью, — сказала Сибил, — твое сердце само за тебя все сделает. Ты и не представляешь, как много оно может. Думаю, тебе стоит попытаться.
— Правда? — вспыхнула Нэнси, но тут же вздохнула и заговорила совсем другим тоном. — Знаешь, меня восхищают такие разговоры перед завтраком. Тебе бы миссионером быть, тетя Сибил, и служить заутреню для каннибалов где-нибудь на острове в южных морях.
— Тогда их завтрак, — торжественно произнесла Сибил, — проходил бы особенно весело в ожидании звона колокола, призывающего к началу службы. Если бы только у меня был колокол.
— Ну, у тебя был бы не только колокол, — подхватила Нэнси, — а еще целая коллекция раковин каури, много-много вяленых бананов, и вечерние службы под открытым небом на берегу моря. А мы с Генри свесились бы с борта парохода, на котором поплыли бы в свадебное путешествие, и твой голос донесся бы к нам по воде, и в нас пробудилась бы — что там должно пробуждаться в такие минуты? Ах да, ностальгия, — и мы впали бы в сентиментальность. А отец сказал бы: «Ну уж, эта Сибил»… Что ж, спасибо за участие в судьбе несчастной сиротки. — Она пылко поцеловала тетку. — Правда, спасибо. — И исчезла.
День шел своим чередом, и до самого обеда не случилось ничего неожиданного. Они осмотрели дом, а после второго завтрака отправились гулять. Около полудня из деревни доставили «Тайме», и м-р Кенинсби занялся изучением новостей. Нэнси и Генри появлялись и вновь исчезали; Сибил гуляла, отдыхала, разговаривала, и молчала тоже, не уставая созерцать мир вокруг с безмятежной радостью. Но вот после обеда и кофе в разговоре возникла пауза, которой тут же воспользовался Аарон Ли.
— Мой внук думает, — обратился он к гостям, — что вас может заинтересовать одна диковинка в нашем доме.
— Наверняка, что бы это ни было… — ответил м-р Кенинсби, после обеда ощутивший склонность со всеми соглашаться.
Нэнси тихонько уточнила у Генри:
— Он об этом говорит? Генри кивнул. Аарон поднялся.
— В таком случае, попрошу следовать за мной. — Он направился к выходу. М-р Кенинсби неторопливо последовал за сестрой; он и не подозревал, что атака на его драгоценную колоду Таро уже началась. Они пересекли комнату Аарона и оказались перед запертой внутренней дверью. Старик вставил ключ в замочную скважину и, прежде чем повернуть его, окинув взглядом собравшихся, произнес:
— Генри сказал, что у вас есть одна совершенно особенная колода наших цыганских карт, поэтому, возможно, вам будет интересно э-э… посмотреть. Полагаю, колода весьма редкая, а вот это, — он открыл дверь, — это, по-моему, еще более редкая вещь.
Генри, стоявший позади гостей, посмотрел на деда поверх голов с легким беспокойством. Ему долго пришлось уговаривать Аарона показать танцующие фигурки чужакам; дед согласился, только когда увидел, что иначе не сможет найти достаточно веских для м-ра Кенинсби причин расстаться с его драгоценными картами. На самом деле один день, проведенный в обществе м-ра Кенинсби, оказался весомее всех доводов Генри. И, самое главное, наконец-то у него в доме оказались карты Таро — необходимый для смертных ключ к фигуркам Великого Танца. Под маской учтивости и гостеприимства шевелились алчность и вражда; Аарон ненавидел собственное двуличие, но другого способа достичь желаемого не находилось.
Нэнси ощутила беспокойство Генри, но причину не поняла.
— Дорогой, — шепнула она, — ничего, если мы посмотрим? Но если ты считаешь, что не стоит, то давай уйдем отсюда.
ebooksa