Другой

— Я уверена, что у миссис Роу кто-то был в гостях. И пил с ней чай. Она достала свои лучшие чашки и блюдца. И...

Ожидание.

— ... и еще я нашла вот это, это лежало на полке в горке миссис Роу. — Она разжала ладонь. На ней лежала гармоника.

— О, — сказал он, удивленный, и быстро спрятал гармонику в карман. — Это Холланд забыл ее. Я отдам ее ему.

Она посмотрела на него с беспокойством.

— Холланд был у миссис Роу в эти дни?

— Я не знаю. Возможно. Он везде бывает.

Она посмотрела на него, сощурясь, и сказала, что-то соображая про себя:

— Он был... или он не был...

Нильс повернулся на табурете.

— Я спрошу его.

— Спросишь?

— Да.

— И ты скажешь мне, что он ответит?

— Да, — повторил он безразлично. Он сыграл несколько тактов мелодии, потом замер с пересохшим горлом. Она смотрела прямо на опавшие лепестки. Видела ли она палец? Он не мог говорить, она тоже молчала, застыв на месте, глядя, думая, соображая...

Что? Что это говорит Ада?

— ... конечно, эти цветы отжили свое, один мусор от них. — Пальцы Нильса замерли на клавишах, он боялся моргнуть. Со своего места он видел четкое отражение яркого голубого пакета в темной поверхности пианино. Она подставила ладонь к краю крышки пианино и собралась смести мусор в нее вместе с пакетом и всем остальным, когда снаружи зашелестели шины по гравию, зазвучали на веранде шаги, послышались голоса.

— Это Торри, — сказала Ада и, оставив мусор лежать там, где он лежал, выбежала из комнаты.

* * *

— Посмотри, что на завтрак! — говорил Нильс как можно веселее, внося поднос в комнату матери, рукой прижимая под мышкой книгу. Захлопнул за собой дверь и поставил поднос на туалетный столик. Придвинул поближе электровентилятор, направив струю воздуха в потолок, лопасти жужжали, как крылья гигантского насекомого, шум мотора достигал крещендо, когда вентилятор поворачивался на 180°. Где-то рядом небольшие часы тикали со скрытым осуждением. Когда он выводил кресло из угла, колеса протестовали против принуждения. Он смотрел сверху вниз на развалину, которая была его матерью. Глаза ее, темные и пустые, как окна заброшенного дома, встретили его взгляд безучастно, почти бессмысленно. Кожа приобрела характерный для инвалидов голубоватый оттенок. Подкрашенный рот зиял, как рана, пятна румян алели на щеках, напоминая раскраску лица оловянного солдатика. Слюна стекала с губ по подбородку на платье, где темнело сырое пятно.

— Мама, — сказал он мягко и салфеткой вытер ей рот, прежде чем поцеловать. Взбил подушку и подложил ей под спину. Сходил в ванную, сполоснул салфетку под краном, повязал ей на шею. Пригладив ей волосы и еще раз поправив подушку, он подставил стул и взял поднос в руки.