Памина сунула амулет в рот и... проглотила его. Ничего не произошло. Тимми сделал глубокий вдох. И все зрители в зале — все как один — затаили дыхание. Напряжение достигло очередной высшей точки. И тут...
Памина Ротштайн начала линять — по-другому и не назовешь. Ее кожа вдруг сделалась жидкой и стекла, обнажив под собой ярко-алую плоть. Ее глаза вылезли из орбит и медленно стекли по плавящимся щекам. Все ее мышцы свело страшной судорогой, и они начали сокращаться, так что кости трещали, не выдерживая давления. Ее легкие раздулись и сочились облаками кровавого пара. Грудина с хрустом разломилась, обнажив бьющееся сердце. Голова моталась из стороны в сторону, разбрасывая клочья кожи, кровь, волосы, зубы и осколки костей.
И все это время Памина продолжала танцевать.
Танец не был ни ужасающим, ни безобразным. Скорее это были конвульсивные движения плоти, громыхание костей, шипение крови, скручивание мышц — под красивую, напряженную музыку. Да, это было красиво: танец смерти. Но Тимми чувствовал что-то еще... присутствие холодного и коварного разума, разума
Проигрыш пошел уже по четвертому или пятому кругу. То, что только что было Паминой Ротштайн, а теперь превратилось в кровавое месиво, вновь начало обретать человеческий облик. Тело, разлетевшееся на куски, собиралось воедино. Сначала — кости. Череп подпрыгнул вверх из лужи разбрызганных мозгов. Зрители приветствовали каждое действие на сцене громкими возгласами одобрения. Начала формироваться кожа. Внутренние органы принимали свою обычную форму, кости обрастали мясом. Новая кожа получилась гораздо бледнее старой, волосы — грязно-русого цвета со следами черной краски. Глаза — большие, глубокие — сверкали, как два кабошона. Грудь стала твердой и плоской. Это был мальчик. Хотя понять, что это именно мальчик, можно было лишь потому, что он был совершенно голый... и в нем было что-то от гермафродита, как когда-то — в Тимми... Нет, этот мальчик, конечно же, не был кастратом... То, как он бился на сцене, как его бедра ходили ходуном, как он сжимал губы, как каждое его движение заводило публику... все в нем просто сочилось безудержной сексуальностью, такой, какой никогда не было — и не могло быть — в представлениях Тимми. Эйнджел Тодд вернулся.
— Танцуй со мной, Тимми, — сказал он.
Зал просто взревел в приступе наслаждения, близкого к оргазму. Два Тимми Валентайна! И они, эти люди в зале, совершенно не замечали того, как сильно они отличаются друг от друга... один — человек, второй — совершенно бесчеловечный... Впрочем, так и должно быть, подумал Тимми. Они же вообще ничего не видят. Они слепые...
Он танцевал вместе с собственным отражением, которое не было его отражением.
— Тимми, Тимми, — говорил ему Эйнджел, — это полный отстой. Какой-то поганый колдун запихал меня в эту чертову бутылку, и мне пришлось убивать всех, кто стоял у меня на пути, чтобы выбраться.
— А теперь ты убьешь и меня?
— Пока не знаю, я еще не добрался до этого места в сценарии. Заткнись и танцуй.
И они продолжали свой танец. Практически обнявшись, едва не касаясь друг друга губами. Эйнджел был словно Нарцисс, мастурбирующий в диком танце на свое отражение; в то время как Тимми, повторявший все его движения, делал это равнодушно и холодно, с выверенной, чуть ли не геометрической точностью.
— Тебе это не нравится, да? — спросил Тимми. — В смысле — быть мертвым?
— А ты тоже не можешь нормально общаться с живыми.
— Тебе не хватает любви.
— В жопу любовь. У меня ее никогда не было, да и теперь она мне не нужна.
— Если ты протянешь достаточно долго, к тебе придет сострадание. И любовь. Я знаю. Так было со мной. В плену у вечности возможно все.
— У меня нет времени на всю эту чушь. Давай, Тимми, пора начинать.
— Что начинать?
— Всему свое время, братишка.
ebooksa