Мальчик-вампир стоял в тени, прямо за дверью. Он пришел туда, куда привела его музыка, и его облик вновь изменился. Теперь кому-то он виделся черным котом, кому-то — пятнистым псом, а кому-то — вороном с яркими обсидиановыми глазами. Он проскользнул среди музыкантов и вскочил на колени барабанщика, так поглощенного своей игрой, что тот даже и не заметил вампира. Теперь Раду мог рассмотреть певца. Да, это был другой Раду, настоящий брат Дракулы. Странно только, почему его называют красавчиком. В общем-то самый обыкновенный ребенок. Бледный, словно сама луна; его длинные черные волосы были завязаны в узел. На нем был пышный турецкий наряд: куртка красного шелка, шитые золотом шаровары, маленькая кривая турецкая сабля, сделанная специально для него, с рукоятью, инкрустированной рубинами. Они были совсем не похожи, совсем... впрочем, Дракула столько времени провел в темнице... неудивительно, что он ошибся, приняв вампира за брата... но он дал вампиру имя, и теперь это имя пристало к нему, ведь каждое имя несет в себе частичку магии, а это значит, что теперь они связаны, Раду-вампир и другой Раду, брат Дракулы.
Мальчик закончил песню. Поклонился. Раздались аплодисменты.
— Раду, а ты не знаешь каких-нибудь радостных песен? — спросил принц со своего дивана.
— Нет, принц Мехмет, — ответил певец, — там, откуда я родом, не поют радостных песен, там вообще нет счастливых людей.
Мехмет задумчиво накрутил кончик длинного уса на указательный палец с остро заточенным ногтем.
— Неужели ни одного?
— Откуда, — спросил его мальчик, — быть радости в Валлахии, когда мы с моим братом — пленники Гелиболу?
— Но ведь сейчас рамадан! — сказал Мехмет. — Мы должны пировать. Или я плохо тебя угощаю?
— Лучше, чем моего брата, — ответил Раду.
— А ты дерзкий мальчишка, — воскликнул Мехмет, — но тебе очень идет эта дерзость, и только поэтому я с ней мирюсь. Подумать только, у меня гарем, где сладкие пышечки с похотливыми глазками и гладкими, трепещущими животами только и ждут моей ласки, и превосходные мальчики с дивными упругими попками... их там несколько тысяч... и одному только Аллаху известно, сколько там евнухов... а мое сердце пленил дикий капризный заложник. Но мне нравится быть твоим пленником, что лишний раз подтверждает, что для меня ты — не просто очередной любовник.
Мехмет хлопнул в ладоши. Прекрасная танцовщица вошла в круг, покачивая бедрами. У нее на голове лежала сабля без ножен. Она была совсем юной, ее движения были скованны и неумелы; прервав танец, принц поманил обессилевшую танцовщицу к себе. Он снял саблю с ее головы, внимательно изучил клинок, потом взял апельсин с серебряного подноса, стоявшего у его ног, подкинул в воздух, рубанул его саблей. Апельсин только помялся от удара тупым лезвием. Смех наполнил огромный зал; принц подозвал одного из охранников, огромного негра, снял саблю с его пояса. Снова подкинул апельсин и разрубил его, даже не замахнувшись. Положил эту саблю на голову перепуганной танцовщице и дал знак музыкантам, чтобы они продолжали играть.
Она танцевала. В ее глазах застыл ужас. Каждое ее движение сопровождал вздох толпы. Она скользила по полу. Ее движения становились все увереннее. Ее руки взмыли вверх, и колокольчики на браслетах зазвенели. Зрители улюлюкали в восторге, некоторые бросали ей под ноги золотые монеты. Она танцевала: наклонялась вперед и откидывалась назад. Она даже не вскрикнула, когда сабля соскочила вниз и срубила ей голову. Было слышно, как хрустнули кости. Отрубленная голова откинулась на спину, повиснув на позвонках.
Хлынула кровь. Мехмет смеялся до слез. Кое-кто из придворных нахмурился: негоже так богохульствовать в священный месяц рамадан. Но большинство хохотали вместе с принцем. Может быть, лишь для того, чтобы скрыть свое отвращение? Сабля со звоном упала на кучу серебряных кубков.
И только Раду, певец, повел себя не так, как все остальные. Он вскочил и подбежал к трупу. Кровь все еще хлестала из раны; крылья детей, являвших собой богохульную издевку над херувимами, пропитались кровью, но сами дети продолжали сидеть неподвижно, скованные ужасом. Свежая кровь еле слышно шипела на пылающей коже только что погибшей женщины; мальчик-вампир уже не мог сдерживать голод, настойчиво требующий насыщения; в обличье черного кота он бросился вперед и принялся лакать кровь. Тело женщины все еще подергивалось в предсмертных судорогах. Ее сердце все еще билось.
Раду тряс тело женщины. Конечно же, он не мог вернуть ее к жизни. Он плакал, не стыдясь слез. Ему на глаза попался кот, лакающий кровь танцовщицы. — Прекрати... прекрати... — шептал он. Он пытался отогнать кота, но тот шипел, выл, царапался. Раду взглянул в глаза вампира. И, кажется, что-то увидел... что-то... да, подумал мальчик-вампир, Дракула назвал меня Раду и тем самым закрепил нашу связь с этим мальчиком. А связь, безусловно, была. Он видит, какой я на самом деле, подумал вампир.
Он погладил черный лоснящийся мех. Кот ответил громким мурлыканьем. Танцовщица больше не билась в конвульсиях. Она умерла. Раду плакал, и вампир разделял его скорбь, хотя и не мог плакать сам... ведь он был вампиром.
— Какая изысканная впечатлительность, — сказал Мехмет. — Пожалуй, что я не сдержусь и возьму тебя прямо сейчас. Эти слезы — они так меня возбуждают.
Он встал с дивана. Грубо оторвал рыдающего Раду от бездыханного тела танцовщицы, прижал его к себе и попробовал запихать ему в рот свой язык.
— Нет, — едва слышно прошептал Раду. Его сопротивление нарастало, вампир это видел.
— Все, Раду, я и так столько ждал, — сказал Мехмет. — Если ты сейчас же не сделаешь то, чего я хочу, — я посажу тебя на кол.