Ангел боли

Корделия предпочла бы второй вариант, но Дэвид поднял левую руку и сжал пальцы, чтобы показать, что рука работает. Она отдала ему револьвер.

Он положил его рядом с собой, демонстрируя уверенность, что оружие не понадобится, но сверху накрыл рукой для спокойствия жены. Она бы не ушла без этого жеста, и, подходя к двери, она обернулась с такой неприкрытой тревогой, что ему стало стыдно за собственное безрассудство. Он бы хотел прийти в ужас от вида Мандорлы, но не мог, хотя знал, что жена в ужасе.

Она питалась человеческим мясом. Она замышляла уничтожить мир людей. Он не знал, как можно доверять ей, когда она говорила, что стала своего рода ученицей, но он доверял.

— Она больше боится за тебя, чем за себя, — сказала Мандорла, когда Корделия ушла, оставив дверь приоткрытой. — И, конечно, за детей. Я видела твою дочь — весьма симпатичный ребенок.

— Думаю, ты ела и посимпатичнее, — мрачно сказал Дэвид. — Я бы предпочел, чтобы она тебе не понравилась.

Она улыбнулась его словам:

— Ты бы любил меня вдвое меньше, будь я кроткой и доброй. И мои чувства к тебе были бы не столь нежными, если бы мне не удалось однажды попробовать тебя. Давай не будем притворяться более рассудительными, чем мы есть.

— Я не Пелорус, которого инстинкт тянет к тебе, но разум от тебя отталкивает. Я не волк.

— Абсолютно не волк, — с готовностью согласилась Мандорла. — Но ты не настолько благоразумен, как смеешь надеяться. Мир изменился с виду, и люди считают, что они стали цивилизованными; но прочность не так надежна, как тебе хотелось бы верить, и когда люди откидывают прочь свои изящные манеры и уродливые одежды, скрывающие их голую плоть, они оказываются теми же, кем были. Волки менее жестоки и более честны.

— Я помню, — сказал он обыденным голосом, — что тебе не стоит слишком доверять.

— Ты помнишь, — подтвердила она с самодовольным видом. — Но, общаясь с людьми, я заметила, что они часто жертвуют своими воспоминаниями в угоду своим аппетитам. Ты не отличаешься от остальных. Можно совратить любого человека, если применить к нему достаточно заботы и ласки.

Это была не угроза, лишь тонкая насмешка, но когда Мандорла произнесла это, Дэвид Лидиард не мог не вспомнить зловещую игру, в которую играла с ним богиня-кошка в начале его сна, и как она назвала его «возлюбленным». «Ты должен послужить мне, — сказала она, — и послужить добровольно». Он не сомневался, что бархатный голос скрывал силу стали, но она снисходила до того, чтобы упрашивать его, и он мог только удивляться, зачем.

И он был вполне уверен в том, что когда придет время узнать ответ, он ему совершенно не понравится.

7

К тому времени, как Корделия вернулась с едой и питьем, жар Дэвида усилился. Не прикасаясь к хлебу и мясу, он схватил кружку с водой и жадно её осушил.

Несмотря на то, что его рука дрожала, он не пролил ни капли. Корделия опустила поднос и положила руку ему на лоб.

— Я должна вызвать врача, — сказала она, глядя на Мандорлу так, словно та была виновата в ухудшении состоянии Дэвида. Но Дэвид, чьи глаза казались неестественно большими от темных теней под ними, а зрение стало неестественно острым и ясным, видел, что женщина-оборотень была не менее обеспокоена его состоянием, чем жена.

— Врач не сможет здесь помочь, — спокойно сказала Мандорла. — Жар, который его охватил, не естественного происхождения.

— Ему было лучше, — сердито пожаловалась Корделия, но её манера ясно показывала, что она слишком хорошо понимала, сколь малому из того, что он пережил двадцать лет назад, она была свидетельницей.

— Происходит что-то, чего я не понимаю, — сказала Мандорла, — но я не думаю, что Дэвид в смертельной опасности. То, что его защищает, несомненно, предотвратит любой смертельный вред, сколько бы оно ни получало, причиняя ему боль.