Мою фамилию он произнес на свой манер: Дзепеж.
"Об убийствах, – чуть не вырвалось у меня. – Но я не могу назвать точное количество жертв. Их слишком много, чтобы я мог сосчитать". И вместо этого я сказал:
– Я хочу поговорить с вашим начальником.
Его казенная улыбка стала шире, а взгляд – жестче.
– Уважаемый господин... Дзепеж, я уверен, что мой начальник был бы рад побеседовать с вами, однако сейчас он занят неотложными делами. Я готов вас выслушать и помочь в...
– Если возможно, я все-таки хотел бы повидать вашего начальника.
– Смею вас заверить, это невозможно.
– Понимаю. – Я встал, оправил одежду и протянул жандарму руку. – В таком случае, прощайте.
Несколько удивившись моей резкости, он встал и протянул свою руку. Золотая крона перекочевала к нему. Виртуозным движением (такое проворство увидишь, пожалуй, лишь у цирковых фокусников) жандарм опустил монету к себе в карман.
Я повернулся и сделал вид, что ухожу.
– Постойте, господин... Дзепеж, – окликнул меня жандарм.
Я остановился.
– Может случиться, что начальник уже закончил с делами и освободился. Если хотите, я загляну к нему и узнаю.
– Да, пожалуйста, – ответил я, глядя ему прямо в глаза.
Не прошло и минуты, как жандарм вернулся. Его отношение ко мне стало значительно теплее.
– Начальник готов вас принять.
Жандарм проводил меня в самый конец узкого коридора, в который выходило множество закрытых дверей. Там он остановился и заученным движением, словно механическая кукла, толкнул тяжелую створку и посторонился, пропуская меня вперед (в Трансильвании любят издеваться над австрийским педантизмом, называя его "тевтонской ушибленностью"). Едва я переступил порог, дверь за мной бесшумно закрылась.
Поднявшийся мне навстречу начальник местного жандармского управления оказался румыном. Ростом он был пониже ретивого саксонца, а в плечах пошире.
– Здравствуйте, домнуле Цепеш, – негромко произнес он.
В его голосе и позе было меньше официальности и больше обыкновенной человеческой теплоты. Я даже уловил в его голосе знакомые интонации, что очень меня удивило. Мне также показалось, будто он меня узнал. Но я не стал напрягать память и вспоминать, где и при каких обстоятельствах мы могли встречаться с этим человеком. Наоборот, я был уверен, что прежде никогда его не видел. Похоже, ему перевалило за пятьдесят. Курчавая шевелюра успела поседеть, однако брови и закрученные усы сохранили изначальный темный цвет, и это придавало его лицу весьма суровое выражение.