Обладатель великой нелепости

22
18
20
22
24
26
28
30

Если первое открытие Германа позабавило, то второе – пожалуй, озадачило (Ха! Он все еще боится смерти? А может, он УЖЕ умер?). Герман на всякий случай попытался отыскать на руке пульс. Его не… так-то и легко удалось найти; он был слегка замедленным – ударов пятьдесят в минуту – но, если прижать палец в нужной точке, прослушивался довольно отчетливо.

«Ну конечно, а чего ты ожидал? Ты ведь дышишь, – зачем снабжать кровь кислородом, если сердце остановилось?»

* * *

Едва начав опускаться в ванну, Герман вдруг закричал. Казалось, кто-то, обладающий весьма специфическим чувством юмора, решил подшутить над любителями ночного душа и пустил по водопроводу кислоту. Герман буквально выпрыгнул из ванны, – кожа в местах соприкосновения с водой мгновенно стала пурпурно-красной, будто ее ошпарили кипятком, и сильно пекла, как при настоящем ожоге.

Чертыхаясь, Герман аккуратно промокнул полотенцем воспаленные участки, и, надев только трусы, вернулся в гостиную.

Он сел в кресло, тупо глядя мимо пространства, и… ему вдруг стало совершенно наплевать, на все: каким окажется результат теста на ВИЧ; как поступить в ситуации с непрошеными гостями, если кому-то неожиданно взбредет в голову нагрянуть к нему в дом; на вирус; на то, как он будет выглядеть в понедельник; и даже на то, доживет ли он вообще до вечера следующего дня – абсолютно на ВСЕ…

– Мне плевать… – сказал он в безмолвную комнату.

* * *

Он лежал в одноместной больничной палате. Рядом с его кроватью высился белый штатив капельницы; из перевернутой вверх дном бутылки с физраствором, зажатой в держателе штатива, тянулась длинная прозрачная трубка, соединенная через толстую иглу с веной в его руке. Ко дну бутылки поднимались веселые рои маленьких пузырьков. В палате горело две люстры в круглых матовых плафонах. У изголовья кровати стояла старая больничная тумбочка, окно занавешено длинными портьерами (судя по всему, был поздний вечер). В углу палаты стоял стул на металлических ножках с низкой жесткой спинкой, похожий на конторский. У противоположной стены – повернутое вбок инвалидное кресло.

Герман лежал на спине, чувствуя холодок в сгибе руки, куда была подсоединена капельница, и притупленную пульсирующую боль в правой нижней части живота.

– У вас лихорадка, – сказал врач, осматривая Германа. – Впрочем, иначе быть и не могло. – Он склонился над вспухшим разрезом шва внизу живота Германа.

Шов был не меньше двенадцати сантиметров в длину, стянутый поперечными стежками хирургических ниток, глубоко врезавшихся в воспаленную темно-лиловую кожу. В центре шва, где находилось сморщенное кровоточащее отверстие, торчал конец тонкой резиновой трубки, из которой, пульсируя в такт ударам сердца, лилась струйка мутного гноя.

– Мы едва успели вас спасти, – произнес врач, осматривая шов. – Но, боюсь, осложнений не избежать. Кажется, началось заражение.

Врач выглядел совсем как добрый доктор Айболит, нарисованный на обложке старой детской книжки: низенького роста, с круглым румяным лицом, лучиками морщинок вокруг глаз, которые появились от привычки часто улыбаться (либо приходить в ярость), в аккуратном ослепительно-белом халате. Рукава халата были немного длинноваты – из-под накрахмаленных манжет выглядывали розовые пухлые руки.

Когда врач наклонился над Германом, он заметил, что у того в кармане халата что-то перевалилось: что-то длинное, узкое вверху и расширяющееся к низу. Под таким углом обзора Герман мог увидеть только кончик узкой верхней части. Это имело металлический блеск. Маленький яркий зайчик сверкнул Герману в глаза, отразив свет люстры.

– Больно? – врач надавил пальцем на вспухший участок; в его голосе прозвучало скорее утверждение, чем вопрос.

Германа выгнуло дугой, но он сумел удержать стон внутри.

Он еще не успел до конца осознать, что с ним произошло, и как он здесь очутился; почему к его руке присоединена капельница, и что так сильно болит внизу живота.

едва успели вас спасти…

«Мне сделали операцию?»

Герману смутно припомнился аэропорт, пачка белых таблеток, купленная в аптечном киоске рядом с залом ожидания… Он успел принять их все (почти – последняя раскрошилась… это был анальгин, кажется), пока длилась задержка рейса. Ему вспомнилась толстуха в окружении своего выводка, сидевшая на расплющившемся чемодане рядом с входом в общественный туалет – вроде бы, он на нее свалился? – или… А потом был самолет, такси… его квартира… боль… жар… И, кажется, он сам вызвал «скорую». Дальше он не помнил. Интересно, кто их впустил? Или кому-то пришлось ломать дверь?

Он собирался спросить у врача, что с ним произошло, но внезапно передумал. Что-то его настораживало в этом маленьком докторе, похожем на Айболита.