Считают, считают! Считают!
Выражение лиц меняется, и вот уже две огромные крысы когтистыми лапами выстраивают столбики экю и золотых.
Шевелятся поджатые губы, и я угадываю растущие цифры: счет заканчивается неслышной артикуляцией девиза:
– Экономить! Надо экономить!
Звон золотых и серебряных монет не слышен сквозь стекло, и когда супруга Грибуан паучьим движением сгребает их со стола в кошель, они падают беззвучно.
Женщина опять идет в угол; затем садится к столу, руки ложатся на колени, а Грибуан вновь раскуривает трубку, набитую какой–то гадостью, – смрад, напоминающий чад от головешки, проникает через щели в стекле моего наблюдательного пункта.
Мне пришло в голову напугать их. И как–то раз, сам не зная почему, я громко крикнул: Чиик!…
Землетрясение не сильнее ошеломило бы двух затворников, опьяненных деньгами и одиночеством.
Дабы понять, в чем дело, придется сделать небольшое отступление.
Кроме постоянных жильцов в Мальпертюи никогда никого не бывает – за исключением одного лишь творения, столь безликого, что большинство обитателей дома вряд ли когда и узнают о его существовании.
Раз в неделю супруга Грибуан приступает к генеральной уборке всего огромного дома, и благодаря помощнику через несколько часов все прямо–таки блестит и сияет чистотой.
Одет этот помощник в грубое шерстяное платье, а на большущую круглую голову словно навинчен головной убор, смутно напоминающий треуголку; фигурой он отталкивающе схож с бочкой, посаженной на толстенные ноги со ступнями, как два чугуна; по–обезьяньи длинные руки придают законченность этому грубому наброску человеческого тела. Он таскает громоздкие деревянные бадьи, полные воды, как пушинкой орудует неописуемой величины швабрами, щетками и тряпками размером с простыню.
Тяжеленные вещи при его приближении начинают скользить и приподниматься, будто сами собой; вопреки своей массе сей феномен перемещается и успевает по работе с невероятной быстротой. Когда он колет дрова для растопки – кубометры дров на мелкие полешки, – его топор пляшет в воздухе, а щепки разлетаются вокруг, как градины во время внезапной бури.
Я поостерегся допытываться о нем у Грибуанов:
Однажды я вознамерился заглянуть ему в лицо – и отпрянул в ужасе: лица не было.
Под тенью треуголки гладкую блестящую розовую поверхность рассекали три узкие прорези вместо глаз и рта.
Все приказания Грибуаны отдавали ему жестами, никогда не прибегая к словам; он же изредка испускал единственный отрывистый звук, будто щелкал клювом ночной козодой:
– Чиик! Чиик!
Откуда он приходил? Куда удалялся, закончив работу?
Однажды только я видел, как Грибуан уводил его куда–то по саду, пока они не скрылись за деревьями.