Лучшее за год 2003. Мистика, магический реализм, фэнтези ,

Безнадежно, все безнадежно.

Душа Бейтса начала долгое погружение в мрачную бездну. Это случалось и прежде, и каждый раз это состояние не с чем было сравнивать и не было никакого способа от него избавиться. Он брел, спотыкаясь, по Оксфорд-стрит, оцепеневший, страдающий. Откуда это все накатило? По обе стороны улицы стояли часовни, одни изящные и изысканные, другие скромные, похожие на сторожевые будки; но и они не уменьшали горечь. О, если бы ангел слетел к нему, призывая и проливая слезы, стрижом пронесся бы по воздуху, расправив многоцветные крылья, перья на концах его крыльев при каждом взмахе касались бы мостовой, его лик был бы ласков, и бледен, и спокоен, и прекрасен! Наверное, только ангел мог принести ему облегчение. Или, быть может, ангелом оказался бы эльф, крошечное создание со стеклянными крыльями и детской невинной душой. Красота есть красота, каким бы крошечным ни было ее воплощение.

[3]

11 ноября 1848 г.

Бейтс поднялся с постели только через двое суток. Слуга с нахальным видом просунул свою светловолосую голову в дверь его уютного гнездышка и прочирикал:

— Вам получше?

— Убирайся, Бейки, — простонал Бейтс — Оставь меня в покое.

— Идете в клуб? Сегодня четверг, а вы меня особо предупреждали напоминать насчет четверга.

— Да, четверг. Сегодня я встану. С моим… желудком теперь получше, — больше для себя, чем для слуги пробурчал Бейтс.

— Опять вы за свое, сэр. — С легкой ухмылкой, как бы говорящей мы же оба знаем, что дело-то не в вашем желудке, старый лежебока, голова убралась.

Бейтс перевернулся в постели. За два дня лежания простыня под ним отвратительно пропахла; она была мятая и сморщенная, похожая на старческую ладонь. Прикроватная тумбочка была заставлена стаканами, бутылками, там же валялись газета и трубка из слоновой кости. Сквозь плисовые шторы сюда почти не проникал дневной свет. Болели суставы пальцев на обеих руках, ныла поясница. От долгого лежания заболели даже ноги.

Вдруг он будто услышал несколько глухих ударов: «бух! бух! бух!» Бейтс не мог понять, то ли это был злой дух головной боли, барабанящий внутри его черепа, то ли действительно что-то бухало за окном. Казалось, летучие едкие пары меланхолии разъели саму границу между его «я» и остальным миром так, что страдания Бейтса вырвались наружу и заполонили собой все вокруг. Ему казалось, что библейский потоп стал метафорой — для самой этой болезни, Меланхолии, напрочь вымывающей из человека радость, волю, надежду, ослабляющей саму жизненную энергию и как будто размазывающей ее тончайшим слоем по всей поверхности земного шара. Серые волны, размывающие податливый берег.

Он вытащил из-под кровати ночной горшок и помочился, даже не вставая, а просто лежа на боку. Брызги мочи попали на кровать, но ему было все равно. Зачем беспокоиться? О чем вообще беспокоиться? Когда он закончил, то не потрудился даже задвинуть горшок обратно. Просто повернулся на другой бок и лежал неподвижно. Опять послышались повторяющиеся глухие удары: «бух! бух! бух!»

Затихли. Бейтс опять перевернулся. И еще раз. Нет, это наконец смешно!

Он сел в постели, и, схватив газету (он двое суток не выходил из дому), начал с передовицы, в которой по-имперски чванливо расписывались перспективы Британской Европейской Империи после грядущей победы над Францией. Предложение: «Наша славная история снова повторяется, наши генералы вдыхают новую жизнь в мечты Генриха V» — он прочитал трижды, но не понял его. Все слова были вроде бы на месте, он понимал значение каждого в отдельности, но предложение не складывалось у него в голове как целое. Бессмыслица. Все было безнадежно. Разозлившись, он смял газету в комок и швырнул его на пол. Комок зашевелился, как живое существо, и начал с шорохом разворачиваться.

Бейтс снова улегся.

— Там вас спрашивает какой-то джентльмен, сэр. — Это опять был Бейли, просовывавший голову в дверь.

— Меня нет дома, — проговорил в матрац Бейтс.

— Такой ответ не годится, сэр. Это иностранец. Говорит, из Верхней Бельгии, а я бы сказал, что даже из Франции, сэр.

Бейтс сел в постели.