К величайшему своему разочарованию он узнал, что важные государственные дела потребовали присутствия кардинала в отдаленной провинции. До пятницы оставалось всего пять дней. Но если ехать днем и ночью, то успеть назад к этому сроку было еще можно. И это ему удалось. Он приехал к кардиналу-герцогу, рассказал ему о возможной виновности настоятельницы, а также и о том, в какое состояние все это ввергло дона Раймонда. Более веского довода, чем последний, он не мог бы употребить. Из всех своих племянников кардинал-герцог был искренне привязан только к Раймонду. Зато на него он прямо-таки надышаться не мог, и в его глазах настоятельница не могла бы совершить преступление чернее, чем подвергнуть жизнь дона Раймонда опасности. Поэтому он тотчас написал приказ об аресте, а кроме того, дал Лоренцо письмо к старшему офицеру инквизиции с распоряжением немедленно привести приказ в исполнение. С этими документами Медина поспешил назад в Мадрид, куда и добрался в пятницу за несколько часов до сумерек. Маркиза он нашел в более спокойном состоянии, но таким ослабевшим и измученным, что каждое слово или движение давалось ему с трудом. Проведя час у его постели, Лоренцо отправился сообщить о своих намерениях дяде, а также вручить письмо кардинала дону Рамиресу де Мелло. Первый окаменел от ужаса, узнав о судьбе своей злополучной племянницы, потребовал, чтобы Лоренцо добился кары ее убийцам, и изъявил желание отправиться с ним в монастырь святой Клары. Дон Рамирес обещал сделать все, что от него зависит, и отобрал самых надежных стражников на случай сопротивления черни.
Однако пока Лоренцо собирался сорвать маску лицемерия со служительницы Церкви, он даже не подозревал о горестях, уготованных ему не менее лицемерным ее служителем. Заручившись помощью адских пособников Матильды, Амбросио твердо решил погубить невинную Антонию. Роковая для нее минута приближалась. Она попрощалась на ночь с матерью и, целуя ее, вдруг ощутила непривычную тоску. И, уже выйдя, тотчас вернулась, бросилась в объятия матери и омочила ее щеку слезами. Ей было страшно расстаться с ней, тайное предчувствие говорило, что они больше не увидятся. Эльвира, заметив ее тревогу, попыталась смехом рассеять ее детские страхи. Она попеняла ей за беспричинную грусть и указала на опасность давать волю подобным мыслям.
Но в ответ на все свои наставления она слышала только:
— Матушка! Милая матушка! Боже, пошли, чтобы уже настало утро!
Эльвира, чье беспокойство о судьбе дочери препятствовало ее полному выздоровлению, все еще не до конца оправилась от последствий своего тяжкого недуга. В этот вечер она почувствовала себя дурно и легла раньше обычного часа. Антония печально покинула спальню матери и, пока не затворила за собой дверь, не спускала с нее меланхоличного взора. Она направилась в свою спальню. Ее сердце переполняла горечь. Ей казалось, что все ее надежды рушились и жить ей не для чего. Опустившись в кресло, она оперлась на руку щекой и устремила невидящий взор в пол, пока воображение рисовало ей самые мрачные образы. Из этого полубесчувственного состояния ее вывели звуки тихой музыки, раздавшиеся под ее окном. Она встала, подошла к нему и приоткрыла раму, чтобы лучше слышать. А потом, опустив на лицо покрывало, осмелилась выглянуть наружу. В свете луны она увидела внизу нескольких мужчин с гитарами и лютнями в руках, а чуть в стороне стоял кто-то закутанный в плащ, показавшийся ей очень похожим на Лоренцо. Она не ошиблась. Это действительно был Лоренцо, который, связанный словом не являться к Антонии, не заручившись согласием дяди, пытался иногда серенадой убедить свою возлюбленную, что он ей верен. Однако его стратагема не принесла желаемого результата. Антония никогда бы не поверила, что эта ежевечерняя музыка раздается в ее честь. Она была слишком скромна и не считала себя достойной подобного внимания, а придя к заключению, что серенады адресованы какой-то даме по соседству, огорчилась, убедившись, что их устраивает Лоренцо.
Музыка была жалобной и меланхоличной. Она гармонировала с настроением Антонии, с удовольствием ей внимавшей. После довольно длинного музыкального вступления зазвучало пение, и Антония различила следующие слова:
Музыка смолкла. Певцы удалились, и улицу окутала тишина. Антония отошла от окна с сожалением. Как обычно, она поручила себя покровительству святой Росолии, произнесла молитвы и легла. Сон недолго заставил себя ждать, принеся ей облегчение от страхов и тревоги.
Было уже почти два часа ночи, когда сладострастный монах решился направить свои стопы к жилищу Антонии. Уже упоминалось, что его монастырь соседствовал с улицей Сан-Яго. Никем не замеченный, он приблизился к дому. Перед дверью он в нерешительности остановился, раздумывая над чудовищностью задуманного преступления, над последствиями разоблачения и над вероятностью того, что Эльвира после уже случившегося заподозрит, что насильник, обесчестивший ее дочь, это он. С другой стороны, казалось ему, ее подозрения так подозрениями и останутся, никаких доказательств его вины не будет, и кто поверит, что Антония была поругана и не знает где, когда и кем? И, наконец, он уповал, что его добрая слава достаточно укрепилась и никто не станет слушать ничем не подтвержденных обвинений двух никому не известных женщин. Этот последний довод был крайне шатким. Монах не ведал, как капризны хвалы света, как достаточно одного мига, чтобы вчерашний кумир стал предметом всеобщего омерзения. Как бы то ни было, но он пришел к выводу, что начатое надо довершить, и поднялся по ступенькам крыльца. Лишь только он прикоснулся к двери своим серебряным миртом, она распахнулась, и он мог беспрепятственно войти. А едва монах переступил порог, как дверь затворилась за ним сама собой.
Лунные лучи помогли ему подняться по лестнице. Ступал он тихо и осторожно, поминутно оглядываясь с тревогой и страхом. В каждой тени ему чудился соглядатай, в каждом дуновении ночного ветерка ему слышались голоса. Мысль о том, какое гнусное деяние он замыслил, наполняла ужасом его сердце, делала его робким, точно женщина. И все же он шел вперед. Вот он оказался перед дверью Антонии, остановился и прислушался. Внутри царила тишина. Он заключил, что его жертва уже уснула, и осмелился повернуть ручку. Но дверь была заперта на засов и не поддалась. Однако едва он прикоснулся к ней талисманом, как засов отодвинулся. Насильник переступил порог и очутился в комнате, где крепко спала невинная девушка, не зная, какой опасный гость приближается к ее ложу. Дверь за ним закрылась, и засов сам вошел в скобу.
Амбросио двигался с величайшей осторожностью, следя, чтобы не скрипнула половица, а возле кровати затаил дыхание. Начал он с сотворения магического обряда, как ему велела Матильда. Трижды дохнул на серебряный мирт, произнес над ним имя Антонии и положил к ней на подушку. Уже проверив действие талисмана, он не сомневался, что сон его возлюбленной станет непробудным. Чуть завершив чародейство, он решил, что она уже в полной его власти, и глаза его запылали похотью и нетерпением. Теперь он осмелился бросить взгляд на спящую красавицу. Лампада, горевшая перед статуей святой Росолии, бросала вокруг тусклые лучи, позволяя ему рассмотреть все прелести пленительной девственницы. Жаркая ночь заставила ее откинуть одеяло, но дерзкая рука Амбросио теперь спешила совсем его сбросить. Антония лежала, прижав щеку к белой руке, другая рука томно покоилась на краю постели. Несколько локонов выбились из-под муслиновой повязки, скрывавшей остальные, и рассыпались по ее ровно вздымающейся груди. От жаркого воздуха ланиты ее порозовели ярче обычного. Неизъяснимой сладости улыбка играла на ее свежих коралловых губах, из которых порой вырывались вздох или неясное слово. Все в ней было воплощением обворожительной невинности и чистоты, и даже самая нагота ее была непорочной, что только больше распалило сладострастного монаха.
Несколько мгновений он пожирал глазами прелести, которые вот-вот должны были стать добычей его преступных страстей. Ее полуоткрытые уста, казалось, просили поцелуя. Он наклонился над ней, прижал губы к ее губам и с наслаждением упился ее душистым дыханием. Мимолетное блаженство усилило его томление по более жгучим. Его желания достигли того предела бешенства, которое ведомо только диким животным. Он решил ни на миг долее не откладывать утоления своей жажды и принялся торопливо срывать с себя одежду, препятствующую удовлетворению его похоти.
— Милостивый Боже! — вскричал позади него чей-то голос. — Я не ошиблась? Глаза меня не обманывают?
Ужас, смятение, горечь разочарования, заключенные в этих словах, поразили слух Амбросио. Он содрогнулся и повернул голову. В двери чулана стояла Эльвира и смотрела на него взглядом, полным изумления и гадливости.
Ей привиделся страшный сон. Антония, трепеща, наклонялась над краем пропасти и, казалось, вот-вот упадет в бездну. Мать словно услышала ее пронзительный крик: «Матушка, спаси меня, спаси! Минута промедления, и будет уже поздно». Эльвира пробудилась в ужасе. Под впечатлением сна она решила встать и удостовериться в том, что ее дочери ничто не угрожает. Поспешно поднявшись, она в ночной рубашке прошла через чулан и оказалась в спальне Антонии как раз вовремя, чтобы вырвать ее из рук насильника.
Его стыд, ее изумление на миг превратили монаха и Эльвиру в мраморные статуи. Они в молчании продолжали смотреть друг на друга. Первой опомнилась она.
— Нет, это не сон! — вскричала Эльвира. — Передо мной наяву Амбросио! Тот, кого Мадрид почитает как святого, застигнут мною в глухой час ночи у постели моей злополучной девочки! Лицемерное чудовище! Я уже подозревала твои замыслы, но промолчала из снисхождения к невольной человеческой слабости. Но теперь молчание было бы преступным. Весь город узнает о твоей развратности. Я сорву с тебя маску, злодей, и сумею доказать Церкви, какую змею она вскормила на своей груди!
Потерпевший неудачу злодей стоял перед ней бледный, в глубоком смятении. Он был бы рад как-то загладить свои посягательства, но не мог найти для них никакого приемлемого объяснения и бормотал бессвязные фразы и оправдания, которые противоречили друг другу. Справедливое негодование Эльвиры было слишком велико, чтобы она могла даровать ему прощение, о котором он умолял. Нет, она разбудит всех соседей, сказала она, и сделает из него пример для устрашения всех будущих лицемеров. Подбежав к постели, она окликнула Антонию, а затем, увидев, что дочь все еще спит, взяла ее за руку и с силой приподняла. Однако талисман был слишком могучим. Антония не очнулась и, едва мать отпустила ее руку, вновь упала на подушку.
— Такой сон не может быть естественным! — вскричала в испуге Эльвира, чье негодование росло с каждым мгновением. — Тут кроется какая-то тайна! Но трепещи, лицемер! Все твои злодейства скоро будут раскрыты! Помогите! Помогите! — закричала она. — Сюда, ко мне! Флора! Флора!
— Выслушайте меня, госпожа! — взмолился монах, которого близость разоблачения привела в себя. — Всем, что свято и беспорочно, клянусь, что честь вашей дочери не была поругана! Простите мне мой грех! Избавьте от позора и дозвольте тайно скрыться в монастыре. Помилосердствуйте! А я клянусь, что не только впредь Антонии ничего от меня грозить не будет, но что всей своей жизнью я докажу…
Эльвира резко его перебила:
ebooksa